– Ты должен вернуться к спящим, – сказал Кай.
– Они не спят.
– Ты не должен сейчас бодрствовать. Одновременно могут бодрствовать только два человека, не больше.
– Ну и отправляйся спать.
– Сейчас не моя очередь. Ты проснулся первым.
Он ушел, а те двое все спорили и спорили.
Иногда он надевал скафандр и через шлюз выходил в хранилище, где царил вакуум. Оно занимало большую часть корабля – более девяносто девяти процентов его объема. В одном из концов корабля размещалась маленькая рубка, в другом – совсем крохотный жилой отсек, а пространство между ними было набито немертвыми.
Он шел по холодным, темным коридорам, поглядывая то в одну, то в другую сторону – на отсеки со спящими. Отсеки напоминали выдвижные каталожные ящики с передней частью в форме гроба. На каждом слабо светился красный огонек, и когда он стоял в одном из плавно изогнутых коридоров, выключив освещение скафандра, эти маленькие негаснущие искорки, уходившие вдаль, образовывали рубиновую сетку, наложенную на темноту: бесконечный коридор, где одержимый манией порядка бог повесил множество звезд, красных гигантов.
Он двигался по спирали – от жилого отсека по тихому, темному чреву корабля к той его части, которую про себя называл носом. Обычно он выбирал внешний коридор, чтобы в полной мере оценить размеры звездолета. По мере того как он поднимался, сила искусственной гравитации возрастала. Наконец ходьба превращалась в серию прыжков, и удариться головой о потолок было легче, чем продвинуться вперед. На ящиках-гробах были ручки, и он пользовался ими, когда ходить становилось совсем трудно. Хватаясь за ручки, он подтаскивал себя к средней части корабля: когда он попадал туда, одна стена с гробами-ящиками местами превращалась в пол, а другая – в потолок. Стоя под круглой трубой-коридором, он подпрыгивал и подплывал к тому, что теперь было потолком: труба-коридор превращалась в нечто вроде дымохода. Затем он перебирался в центр корабля по ручкам ящиков, словно по ступенькам трапа.
По центру «Отсутствующих друзей», от жилого отсека до моторного, проходила шахта лифта. Оказавшись в самом центре корабля, он вызывал кабину, если только она не оставалась там с прошлого раза.
Когда кабина останавливалась перед ним, он вплывал в нее – в небольшой цилиндр с желтой подсветкой. Там он доставал авторучку или фонарик и, поместив его в центре кабины, плавал вокруг, глядя на предмет: помещен ли тот точно в центр медленно вращающейся громады корабля, останется ли в этом положении или сдвинется? Он так навострился наблюдать за вещицей, что мог часами сидеть там. Иногда освещение лифта или скафандра было включено (если это была авторучка), иногда – выключено (если это был фонарь); он следил за предметом, ожидая, что его собственная ловкость одержит верх над его же терпением, иными словами, признавался он сам себе, одна его навязчивая идея победит другую.
Если ручка или фонарь смещались и в конце концов касались стены, пола или потолка кабины или же выплывали через открытую дверь, ему приходилось выбираться из кабины, спускаться, хватаясь за ручки, и проделывать прежний путь в обратном направлении. Если же предмет оставался в центре кабины, он позволял себе вернуться в жилой отсек на лифте.
– Расскажи, Дарак, зачем ты сел на этот корабль с билетом в один конец? – спросил Эренс, закуривая трубку.
– Я не хочу об этом говорить.
Он включил вентиляцию, чтобы дурманящий дымок из трубки Эренса не доходил до него. Оба находились в смотровой карусели – единственном месте на корабле, откуда можно было напрямую увидеть звезды. Он заявлялся сюда время от времени, открывал ставни и смотрел, как вверху, над головой, медленно вращаются звезды. Иногда он пытался читать стихи.
Эренс продолжал приходить в карусель один, но Кай больше этого не делал. Эренс считал, что при виде безмолвного ничто, испещренного редкими точками чужих солнц, Кай мучается от ностальгии.
– Почему? – спросил Эренс.
Он покачал головой и, откинувшись к спинке дивана, уставился в темноту.
– Не твое дело.
– Я тебе скажу, почему я пришел, если ты мне тоже скажешь, – произнес Эренс с по-детски заговорщицким видом и улыбнулся.
– Отстань, Эренс.
– У меня такая занятная история. Тебе понравится.
– Даже не сомневаюсь, – вздохнул он.
– Но сначала твоя – иначе не расскажу. Ты много теряешь. Нет, правда.
– Что ж, придется с этим смириться, – сказал он и убавил свет в карусели. Теперь здесь не было ничего ярче красных отблесков на лице Эренса, когда тот затягивался трубкой. Эренс предложил закурить и ему, но он отрицательно покачал головой.
– Тебе нужно расслабиться, мой друг, – сказал ему Эренс, ссутулившись в своем кресле. – Слови кайф. Поделись своими проблемами.
– Какими проблемами?
Он увидел в полутьме, как Эренс покачал головой.
– На этом корабле у всех есть проблемы, друг. Каждый от чего-нибудь убегает.
– Ты заделался корабельным психиатром?
– Да брось ты. Ведь никто не собирается возвращаться. Никто из летящих на корабле не увидит своего дома. Половина из тех, кого мы знаем, мертвы, а другие, пока еще живые, умрут к тому времени, как мы доберемся до места назначения. И если человек больше никогда не увидит людей, которых знал, а также, вероятно, и своего дома, то для этого должна быть причина – чертовски важная и чертовски пренеприятная, чертовски канальская. С чего иначе бросаться наутек, оставив все? Мы бежим от того, что сделали, или от того, что сделали с нами.
– Может, некоторым нравится путешествовать.
– Чушь. Кому хочется путешествовать в эти места?
Он пожал плечами:
– Как тебе угодно.
– Дарак, ну брось ты, поспорь со мной, черт тебя подери.
– Я не верю в споры, – сказал он, глядя в пустоту (и видя громаду корабля первого ранга, со многими уровнями и слоями вооружения и брони: корабля, темного в сумеречном свете, но не мертвого).
– Не веришь? – переспросил Эренс с искренним удивлением. – Черт, а я-то считал себя самым циничным из нас.
– Это не цинизм, – бесцветным голосом проговорил он. – Просто, по-моему, люди переоценивают важность споров, потому что им нравится слышать самих себя.
– Ну, спасибо.
– Я так полагаю, это льстит самолюбию. – Он смотрел, как кружатся звезды – до нелепости медленные снаряды, которые летят вверх, достигают вершины, падают… (И вспомнил, что звезды тоже взорвутся когда-нибудь.) – Большинство людей не готовы менять свой образ мыслей. Думаю, в глубине души они знают, что другие люди – точно такие же. Отчасти поэтому люди сердятся во время споров: выдвигая свои отговорки, они осознают все это.
– Отговорки? Что же это такое, если не цинизм? – фыркнул Эренс.
