Те ипотечные кредиты, проценты по которым выплачивались, уходили с торгов довольно быстро. Но постепенно у корпорации накопилось немало активов, которые никто не хотел покупать: недостроенные торговые центры в пустынных районах, пристани для яхт, площадки для гольфа, уродливые многоквартирные дома в спальных кварталах, изъятые за неплатежи полупустые офисные здания, урановые рудники. Масштаб проблемы превосходил все мыслимые пределы: Билл Сейдман, возглавлявший Трастовую антикризисную корпорацию и Федеральную корпорацию страхования депозитов, подсчитал, что если мы будем продавать недвижимость на $1 млн в день, то для реализации всех активов понадобится 300 лет. Все понимали, что здесь нужен другой подход.
Не помню, кто именно предложил спасительную идею. В окончательном виде наш план свелся к тому, чтобы выставлять на продажу объекты лотами стоимостью по $1 млрд. По первому пакету, предложенному на аукцион, мы рассмотрели несколько десятков заявок квалифицированных покупателей. В основном это были фирмы, занимающиеся низколиквидной недвижимостью. Понятие «квалифицированный» в данном случае не означало «достойный» — в основном нам пришлось иметь дело с так называемыми фондами-стервятниками и спекулянтами, чью репутацию сложно было назвать безупречной.
До финиша дошли лишь несколько претендентов, и в результате первый лот был продан практически за бесценок — мы выручили за него немногим более $500 млн, К тому же победитель аукциона должен был внести сразу только часть этой суммы. В остальное предполагалось выплачивать постепенно. в зависимости от дохода, который будет приносить купленная недвижимость. В общем, эта сделка сильно походила на благотворительную акцию и вызвала, как мы и ожидали, бурное возмущение наблюдателей и конгресса. Но ничто не активизирует спрос лучше, чем состоявшаяся сделка. Толпы алчных инвесторов тут же устремились в этот сектор, цены на оставшиеся пакелы недвижимости взметнулись вверх, и через несколько месяцев все активы Трастовой антикризисной корпорации были распроданы. К моменту роспуска корпорации в 1995 году мы ликвидировали 744 ссудо-сберегательные ассоциации — более четверти всей отрасли. И во многом благодаря успешной продаже активов эта программа обошлась налогоплательщикам в $87 млрд, т. е. намного дешевле, чем предполагалось изначально.
Вторая проблема касалась коммерческих банков, которые тоже находились в тяжелом положении. Она была серьезнее кризиса ссудо-сберегательной отрасли в силу масштабов банковского сектора и его значимости для национальной экономики. Конец 1980-х годов стал самым тяжелым периодом для коммерческих банков со времен Великой депрессии. Сотни мелких и средних банков разорились, а гиганты вроде Citibank и Chase
Manhattan испытывали трудности. Как и в случае со ссудо-сберегателынымм ассоциациями, причиной бед стало спекулятивное кредитование, В начале 1980-х крупные банки охотно раздавали кредиты латиноамериканским странам, а затем, когда их долги перешли в категорию безнадежных, банки ударились в еще более рискованные спекуляции, подобно неопытным игрокам, пытающимся отыграться. В результате весь банковский сектор захлестнула волна безудержного кредитования сферы недвижимости.
Неизбежный крах перегретого рынка недвижимости нанес ощутимый удар по банкам. Реальная стоимость объектов, выступающих обеспечением по кредитам, стала трудно поддаваться оценке, и банкиры лишились возможности точно определять размер своего капитала. Напуганные происходящим, многие начали отказывать клиентам в выдаче кредитов. Крупные компании могли найти другие источники финансирования, например на новых долговых рынках, появившихся на Уолл-стрит и позволивших смягчить спад 1990 года. Однако для мелких и средних производственных и торговых компаний даже получение обычного кредита превратилось в проблему, что осложняло выход из кризиса.
Все усилия ФРС казались тщетными. Мы начали снижать процентные ставки задолго до начала рецессии, но экономика на это не реагировала. В течение трех лет. с июля 1989-го по июль 1992-го, мы как минимум 23 раза понижали ставку по федеральным фондам, однако рост деловой активности был очень вялым, «Можно сказать, что американская экономика движется вперед, но это движение происходит при встречном ветре скоростью пятьдесят миль в час» — так я охарактеризовал ситуацию в октябре 1991 года, выступая перед встревоженными предпринимателями из Новой Англии, Я не мог сказать ничего более обнадеживающего, поскольку сам не знал, когда закончится кредитный кризис.
С президентом Бушем я встречался примерно раз в полтора-два месяца. Обычно мы виделись с ним на заседаниях, но иногда общались один на один. Мы были знакомы еще со времен правления Форда. В 1976 году, когда Буш был директором ЦРУ, он даже как-то раз пригласил меня на обед в Лэнгли. В первые месяцы избирательной кампании 1980 года Буш нередко обращался ко мне с вопросами экономической политики. В бытность его вице-президентом мы довольно часто встречались в Белом доме. Он отличался острым умом, и мне было приятно общаться с ним как с человеком. Его жена Барбара просто очаровала меня. Однако в кресле президента Буш уделял намного больше внимания внешней политике, нежели экономике.
Хотя его отец работал на Уолл-стрит, а сам он окончил экономический факультет Йельского университета, Буш никогда не сталкивался непосредственно с действием рыночных механизмов. Он полагал, что процентные ставки устанавливаются произвольно, а не являются следствием ситуации в экономике. Такую позицию трудно было назвать рациональной. Вопросы экономической политики президент предпочитал перепоручать помощникам, и потому мне приходилось взаимодействовать главным образом с Ником Брейди, Диком Дарменом и Майком Боскином.
Руководитель Административно-бюджетного управления Дармен во многом походил на Дэвида Стокмана — это был такой же политический тяжеловес, большой интеллектуал, убежденный в необходимости сбалансированной налоговой политики. Вместе с тем, в отличие от Стокмана. Дик редко выражал свое мнение напрямую и руководствовался в первую очередь политической целесообразностью. Со временем я научился соблюдать необходимую дистанцию в отношениях с ним.
Годы спустя Дармен написал, что в кулуарах Белого дома он активно противодействовал выполнению президентом своего обещания не повышать налоги. Напротив, он пытался убедить Буша заняться проблемой бюджетного дефицита на ранней стадии, когда ее еще можно было решить относительно безболезненно. Однако президент остался при своем мнении. На протяжении 1 939 года разногласия между Белым домом и демократическим конгрессом нарастали. Государственный долг достиг таких размеров. что в условиях начавшейся рецессии недостаточно гибкая налоговая политика президентской администрации уже не позволяла справиться с этой проблемой.
Вскоре администрация Буша начала обвинять во всех бедах ФРС — мы якобы задушили экономику, слишком рьяно сдерживая рост денежной массы. С этой позицией я впервые столкнулся в августе 1 989 года, когда мыс Андреа были в гостях у сенатора Джона Хайнца и его жены Терезы в их летнем доме на острове Нантакет. По телевизору шли воскресные утренние ток-шоу. и вот в передаче Meet the Press на экране появился Дик Дармен. Я слушал его вполуха, но внезапно мое внимание привлекла следующая фраза: «Важно, чтобы не только председатель Гринспен, но и другие члены совета управляющих ФРС и Комитета по операциям на открытом рынке... глубже осознали опасность сталкивания экономики в кризис Я не уверен, что они в полной мере осознают ее». «Что?3» — воскликнул я. едва не пролив кофе. Аргументы Дармена были совершенно бессмысленными с экономической точки зрения, но он и не нуждался в смысле: это была политическая риторика.
