Как и следовало ожидать, ударная волна российского дефолта потрясла Уолл-стрит намного сильнее, чем кризисы в странах Азии. Только за последние четыре августовских дня индекс Dow Jones потерял свыше 1000 пунктов, т.е. 12%. Долговые рынки отреагировали еще болезненнее, поскольку инвесторы бросились искать спасения в казначейских облигациях. Банки приостановили операции кредитования и повысили процентные ставки по коммерческим кредитам.
За этими проявлениями нестабильности маячило нарастающее беспокойство по поводу того, что после семи лет роста экономический подъем в США подходит к концу. Опасения, однако, были преждевременными. Как только мы справились с последствиями российского кризиса, экономика продолжила рост и успешно развивалась на протяжении еще двух лет. до конца 2000 года, когда наступила другая фаза цикла деловой активности. Но я видел грядущую опасность и считал, что необходимо ее предотвратить.
В начале сентября состоялось мое давно запланированное выступление перед студентами-экономистами Калифорнийского университета в Беркли. Я собирался говорить о взаимосвязи между развитием технологий и экономикой. включая такие вопросы, как производительность, инновации и цикличность. Но незадолго до дня выступления стало ясно, что после недавних событий в России нельзя ограничиваться внутриэкономическими проблемами. Проблема Америки была не в том, что ее экономика выдохлась, а в том, что технологическая революция и стремительная глобализация породили дисбаланс, который создавал напряжение в мировых финансовых системах.
В своей речи я поднял вопрос о влиянии потрясений за рубежом на национальную экономику. До сих пор, сказал я, мы не ощущали на себе никаких последствий, кроме ограничения цен и сокращения спроса на американские товары. Но по мере нарастания кризисных явлений в других странах эти явления все сильнее будут сказываться на наших финансовых рынках и экономике 8 целом. Это обстоятельство омрачало экономические перспективы.
«США физически не могут оставаться оазисом процветания посреди мира, в котором все сильнее проявляются негативные тенденции». — сказал я. Нам никогда не извлечь максимальной выгоды из технологической революции, если другие государства тоже не воспользуются ее результатами. Мы не должны оставлять без внимания уровень жизни в каждой из стран, с которой поддерживаем экономические отношения. Возможно, этот вывод стал неожиданностью для многих из тех, кто имел возможность наслаждаться последними достижениями технологической революции.
Не думаю, что мое замечание насчет «оазиса процветания» произвело в тот день особое впечатление. Но эта мысль была ориентирована на долгосрочную перспективу. Я говорил не о ближайших месяцах или годе. Стремление к самоизоляции в американцах столь сильно, что они до сих пор от него не избавились. В обществе бытует мнение, что раз Америка лучше других, то нам следует радоваться этому в одиночку.
Выступая перед студентами в Беркли, я сказал, что кризис в России заставил ФРС серьезно пересмотреть позицию по многим вопросам. Нас так поглотила проблема внутренней инфляции, что мы не обратили внимания на признаки нарастающего кризиса международной финансовой системы. Именно эту часть моего выступления подхватила пресса: на Уолл-стрит мое высказывание было однозначно воспринято как намек на то. что Комитет па операциям на открытом рынке рассматривает возможность понижения процентных ставок.
Угроза глобальном рецессии казалась мне все более реальной. И я был убежден, что ФРС не сможет справиться с ней самостоятельно. Финансовое давление наблюдалось по всему миру, а это предполагало совместные усилия по его смягчению. Боб Рубин разделял мою точку зрения, В кулуарах мы начали убеждать министров финансов и глав центральных банков государств «Большой семерки» в необходимости координирования ответных мер. Спокойно, но твердо мы настаивали на увеличении объема ликвидности и снижении процентных ставок во всех развитых странах мира.
Некоторых наших коллег было очень трудно убедить. Но в конце концов, после закрытий европейских рынков 14 сентября, представители «Большой семерки» опубликовали тщательно сформулированное заявление. «Баланс рисков в мировой экономике сместился», — говорилось в нем. Далее подробно описывались изменения политики «Большой семерки», переход от самостоятельной борьбы с инфляцией к совместному обеспечению роста. В своих мемуарах Рубин красноречиво отметил, что эти несколько слов, какими бы бессодержательными они ни казались, ознаменовали кардинальную перестройку мировой финансовой системы: «В каждой войне используется свое оружие, и когда речь идет о волатильных финансовых рынках и нервных инвесторах, любой нюанс коммюнике, подписанного финансовыми руководителями семи крупнейших промышленных держав мира, может иметь решающее значение».
Поначалу эти шаги не смягчили ощущения надвигающейся катастрофы. Последней жертвой финансовой эпидемии стала Бразилия, и большую часть сентября Рубин и Саммерс провели, разрабатывая совместна с МВФ программу экстренной помощи. Тем временем глава федерального резервного банка Нью-Йорка Билл Макдоно взялся за нейтрализацию послед-ствий краха одного из самых крупных и успешных хедж-фондов Уоллстрит - Long-Term Capital Management (LTCM).
Даже в Голливуде невозможно было придумать более драматичной истории крушения финансового поезда. Несмотря на свое скучное название, LTCM являлся престижным, известным и стабильным предприятием, которое находилось в Гринвиче (штат Коннектикут). Фонд демонстрировал выдающуюся доходность, управляя инвестиционным портфелем стоимостью $125 млрд в интересах состоятельных клиентов. В числе партнеров LTCM были два нобелевских лауреата в области экономики — Майрон Шоулз и Роберт Мертон, чьи ультрасовременные математические модели являлись основой финансовой деятельности фонда. LTCM специализировался на рискованных высокоприбыльных арбитражных сделках с американскими, японскими и европейскими облигациями, используя кредиты банков, объем которых превышал $120 млрд. Кроме того, фонд имел позиции стоимостью порядка $1.25 трлн в финансовых деривативах — экзотических контрактах, которые лишь частично отражались в балансе. Некоторые из них были чисто спекулятивными, а некоторые использовались для хеджирования портфеля LTCM от всех мыслимых рисков. Забегая вперед, отмечу, что даже после того, как дым рассеялся, никто не мог точно определить размер долговой нагрузки LTCM к началу катастрофы. По примерным оценкам, на каждый доллар собственного капитала фонда приходилось $35 заемных средств.
Российский дефолт оказался тем айсбергом, который потопил этот финансовый «Титаник». События в России настолько изменили ситуацию на рынках, что даже нобелевские лауреаты оказались бессильными. Доходы LTCM сократились так внезапно, что его хитроумная защита просто не успела сработать. Практически за день на глазах у ошеломленных учредителей LTCM в трубу вылетели почти $5 млрд.
Федеральный резервный банк Нью-Йорка, в обязанности которого входит поддержание стабильности на Уолл-стрит, внимательно следил за мертвой петлей LTCM. В принципе, мы не помогаем компаниям, которые совершают роковые ошибки. Однако на рынках царила нервозность, и Билл Макдоно опасался, что выбрасывание на рынок активов такой крупной организации, как LTCM, приведет к обвалу цен. Зто могло вызвать лавину банкротств. Поэтому, когда он сообщил о своем решении вмешаться в ситуацию, радости я не испытал, но вынужден был согласиться.
