– Ну да, – сказал он. – Примерно тогда Коля и начал переоснащать свою лабораторию.
– Завтра я смогу застать Соколовского в институте? – спросил я, делая вид, что собираюсь подняться и уйти.
– Думаю, что нет, – с сомнением покачал головой Алябьев. – Он сейчас в отпуске.
– И давно? – изобразил удивление я.
– Да примерно с неделю, – подумав, ответил Алябьев.
Судя по всему, Александр Алексеевич не имел привычки произносить необдуманные фразы. Слова его звучали медленно, чуть нараспев, как будто он тщательнейшим образом оценивал соответствие каждого слова тому смыслу, который оно должно было выразить. В наше время, когда каждый тараторит с такой скоростью, словно за разговор введена повременная оплата, слышать подобную речь было в высшей степени необычно. И в то же время приятно.
– Жаль, – сокрушенно покачал головой я.
Я ожидал, что ученый поинтересуется, в связи с чем мне столь неотлагательно нужно видеть Соколовского, но Алябьев молчал. Похоже, ему и в самом деле было совершенно безразлично, чего ради я пожаловал к его коллеге.
– А дома я могу его застать? – спросил я.
– Сомневаюсь, – Алябьев медленно покачал головой. – Я два дня пытался ему дозвониться. Безрезультатно.
– Вас это не настораживает?
– Настораживает? – Алябьев удивленно вскинул бровь. – С чего бы вдруг? Должно быть, Коля просто куда-то уехал, чтобы отдохнуть.
– У него имелись на это деньги?
– Вам лучше знать, ведь это вы его финансировали.
– Простите мое любопытство, – смущенно улыбнулся я. – Я всего лишь мелкий клерк. Научно-исследовательский институт для меня совершенно новый мир.
Алябьев понимающе кивнул.
– А вы чем занимаетесь? – поинтересовался я.
– Читаю Гончарова, – приподняв с колена, Алябьев показал мне книжку с парусным кораблем на обложке. – «Фрегат «Паллада».
– Я имел в виду, чем вы занимаетесь в своей лаборатории? – уточнил я свой слишком уж общий вопрос.
Алябьев удивленно посмотрел по сторонам, словно не понимая, что я имею в виду.
– Вы считаете, что в подобных условиях можно заниматься исследовательской работой?
Вопрос был риторический, а потому вместо ответа я достал из сумки бутылку Смирновской.
– Не желаете составить компанию? – спросил я. – Вообще-то я собирался выпить с Соколовским, так сказать, за знакомство. Но поскольку его нет…
– Почему бы и нет, – философски изрек Алябьев и, положив книгу на стол, поднялся со своего места, чтобы найти посуду под водку.
Через пару минут на столе стояли два стакана – граненый и химический, с делениями на пятьдесят, сто и сто пятьдесят кубиков, – и десертная тарелка с выщербленным краем, на которой в качестве закуски была выложена вареная картофелина и половинка луковицы.
Я поставил перед Алябьевым граненый стакан и начал наливать в него водку.
– Достаточно, – поднял руку ученый, когда стакан оказался наполнен наполовину.
Я плеснул немного водки себе в химический стакан, а Алябьев тем временем долил свой стакан до края, разбавив водку крепко заваренным чаем из небольшого металлического чайничка. От предложения и мне смешать водку с чаем я отказался.
– Ну…
Алябьев поднял стакан и тремя большими глотками опорожнил его. Я, признаться, позавидовал – подобного мастерства я не мог продемонстрировать своим клиентам, даже когда в моем стакане вместо водки была налита минеральная вода.
Пока Алябьев закусывал луком, я вновь наполнил его стакан водкой.
Выпив второй стакан, ученый посмотрел на меня поразительно трезвым взглядом.
– А сигареты у вас есть? – спросил он.
– Не курю, – с сожалением улыбнулся я.
– Ну, ничего.
Алябьев пододвинул к себе глубокую круглую пепельницу и, покопавшись пальцем среди вороха окурков, выловил тот, что был побольше остальных. Обдув с него пепел, Алябьев осторожно зажал его губами и тщательно раскурил.
Табака в окурке хватило всего на три небольшие затяжки. После того, как Алябьев раздавил в пепельнице затлевший сигаретный фильтр, я вновь наполнил его стакан и, подождав, когда он выпьет, спросил:
– Вы не могли бы рассказать мне о Соколовском?
– Что именно? – прищурившись от попавшего в глаза табачного дыма, посмотрел на меня Алябьев.
Его ничуть не настораживало то, что незнакомый человек проявляет интерес в отношении его коллеги. Казалось, он все воспринимал как должное и ничему никогда не удивлялся. И все же я счел нужным дать некое заранее подготовленное объяснение:
– Дело в том, что правление нашего фонда поручило мне сделать доклад относительно целесообразности дальнейшего финансирования работ Ника Соколовского. Я просмотрел всю имеющуюся документацию по данному вопросу, но, признаться, мало что в ней понял. Прежде мне не приходилось иметь дело с программами, имеющими отношение к научным разработкам. Это мое первое задание подобного рода, и для меня очень важно, чтобы у членов правления не возникло никаких нареканий по поводу сделанных мною выводов. Поскольку переговорить с самим Соколовским в ближайшее время мне скорее всего не удастся, я был бы вам весьма признателен, если бы вы коротко охарактеризовали мне его как человека и как ученого.
– Ну что ж. – Алябьев задумчиво постучал ногтем указательного пальца по краю своего стакана, и я поспешил вновь наполнить его. – Я знаю Колю, наверное, уже лет тридцать.
– Да ну? – удивился я.
– Именно, – Алябьев снова взялся за заварочный чайник, чтобы разбавить водку чаем. – Мы с ним вместе учились в аспирантуре. Николай считался весьма перспективным молодым ученым. Кандидатскую он защитил без труда, хотя, честно признаться, особой оригинальностью она не отличалась. Точно не помню ее названия, но, если не ошибаюсь, она имела отношение к ингибиторам инсулина.
– То есть Соколовский уже тогда занимался инсулином? – уточнил я.
– Именно так, – подтвердил Алябьев.
Отломив кусочек вареной картошки, он взял двумя пальцами стакан, наполненный да краев бурой жидкостью, и не спеша, со вкусом выпил его. Закусив экзотический коктейль картошечкой, Алябьев продолжил свой рассказ:
– Конечно, в 70-е годы и методы работы, и подходы к решению тех или иных научных проблем были совершенно иными, нежели сейчас. Да и оборудования соответствующего у нас тогда не было. Почти всю химическую посуду изготавливал на заказ институтский стеклодув, с которым расплачивались этиловым спиртом. Но зато тогда у нас было огромное желание работать. Бывало, по нескольку дней не уходили с работы, обедая и ночуя в лаборатории. И, надо сказать, в то время мы если и не обгоняли в своих работах западных ученых, то почти ни в чем и не уступали им. Да, в то время существовала крепкая научная школа – основа основ любой фундаментальной науки…
