Программист бросил на меня уничижительный взгляд, но, не решаясь как-либо более открыто выразить все то презрение, которое он испытывал ко мне лично, только с досадой цокнул языком, после чего снова обратился к Гамигину:
– Насколько я понял, Красный Воробей занимался генетическими исследованиями. На одном из мини-дисков, информацию с которого мне пришлось загрузить себе в мозг, содержалась полная карта человеческого генома.
Гамигин посмотрел на меня с победоносным видом. Должно быть, он полагал, что показания Щепы блестяще подтверждают версию, которую он высказал в пабе. Я, в отличие от черта, такой уверенности не испытывал. Во-первых, нужно было еще удостовериться в том, что Щепа говорит правду, а не выдает нам первое, что приходит на ум. Судя по тому, что я узнал за последние пару часов о дэд-программировании, в голове у волосатика должна была находиться густо заваренная и от души сдобренная специями каша из обрывков той информации, которую ему приходится то и дело загонять себе в мозг. Во-вторых, даже сам факт того, что Красный Воробей, так же как и Ник Соколовский, занимался молекулярной биологией, пока еще ничего не доказывал. В-третьих, я просто не хотел верить в то, что дела, которые я считал никак не связанными друг с другом, могут слиться воедино. У меня и без того проблем было выше крыши. Но если я все еще и тешил себя надеждой, что сумею разобраться с каждым из своих клиентов, в число которых теперь уже можно было включить и подполковника НКГБ Малинина, по отдельности, то образующийся конгломерат делал эту надежду такой же призрачной, как и ожидание снегопада в середине июля. Само собой, я имею в виду климатические условия нашей средней полосы.
Как бы там ни было, я сидел и ждал продолжения беседы детектива Гамигина с безумным дэд-программистом, которая, вполне возможно, могла преподнести новые сюрпризы. Черт же держал паузу. Должно быть, он рассчитывал на то, что я достану из кармана фотографию Соколовского и предъявлю ее Щепе, который тотчас же узнает на ней своего Красного Воробья. Но я не собирался этого делать. И не только потому, что Гамигину не терпелось отпраздновать победу, а я хотел хотя бы ненадолго оттянуть его триумф. Главная причина заключалась в том, что мне слишком хорошо был известен тип, если можно так сказать, людей, к которому принадлежал Щепа. Гамигину удалось загнать волосатика в угол, и теперь этот планомерно спивающийся гений программирования готов был на что угодно, лишь бы вывернуться из неудобной и неприятной для него ситуации. Да-да, именно так! Меня и детектива Гамигина Щепа воспринимал вовсе не как потенциальную угрозу – всего лишь как некий раздражающий фактор, вносящий определенный дискомфорт в его прогнившую, подобно застоявшемуся болоту, жизнь. Интуиция у парня, как и у всякого дэд-программиста, была неплохой, и он давно уже понял, что, разыскивая Красного Воробья, мы не имели ни малейшего понятия о том, кто он такой на самом деле. Даже если бы я сейчас показал ему фотографию Градоначальника, он тотчас же опознал бы в нем Красного Воробья, потому что считал, что тем самым порадует меня и черта. Щепа от нас никуда не уйдет. Выяснить, имеют ли Ник Соколовский и Красный Воробей что-нибудь общее, помимо увлечения молекулярной биологией, мы сможем и после того, как волосатик выложит нам все, что знает.
Гамигин если и не понял, почему я не желаю показать Щепе фотографию Соколовского, то, во всяком случае, повел себя так, как и подобает настоящему детективу в присутствии подозреваемого или свидетеля. Он не стал выяснять со мной отношения, а снова обратился к программисту:
– Красный Воробей хотел обработать результаты своих научных исследований с помощью дэд-программы?
– Своих или чьих-то других, я не знаю, – пренебрежительно взмахнул рукой Щепа. – Я не имею привычки выяснять у своих клиентов, где и каким образом они добыли ту или иную информацию.
Тут уж я не удержался от многозначительной улыбки, подаренной напарнику. Щепа, сам того не подозревая, подметил откровенную слабость в рассуждениях демона-детектива. Если исследования Соколовского представляли для кого-то определенную ценность, а сам он, вместо того чтобы передать результаты своих работ по назначеннию, бесследно пропал, то вполне можно было предположить, что имевшимися у него материалами завладел некий другой, пока еще неизвестный нам персонаж, именующий себя Красным Воробьем, с тем чтобы перепродать их на сторону.
– Итак? – Гамигин очень осторожно, чтобы не напугать своего собеседника, сделал приглашающий жест рукой.
– Вы слышали о «молчащих» участках генома? – спросил у черта Щепа.
– Конечно, – утвердительно наклонил голову тот, чем несказанно удивил меня. – Это небольшие участки генома, не несущие в себе никакой информации, но при этом аккуратно копирующиеся при каждой репликации.
– Верно, – кивнул Щепа. – Я сам узнал об этом совсем недавно, работая на Красного Воробья. Так вот, его интересовал именно такой «молчащий» участок, локализованный в области инсулинового гена.
Мы с Гамигином вновь обменялись многозначительными взглядами. Да, это уже никак нельзя было назвать простым совпадением.
– Ты должен был создать программу для расшифровки этого «молчащего» участка? – обратился с вопросом к программисту Гамигин.
– Точно, – расплылся в счастливой улыбке тот. – Честно признаюсь, работать над этой программой было для меня в кайф. Во-первых, было просто интересно, потому что никогда прежде мне не приходилось заниматься ничем подобным. Во-вторых, Красный Воробей меня особенно не торопил, и я, прежде чем запустить дэд-программу, имел возможность немножко поработать с имеющимся материалом, чтобы попытаться нащупать наилучшие пути решения поставленной задачи. Именно потому я и запомнил отдельные детали, которые обычно проскальзывают мимо сознания дэд-программиста.
– И что же тебе запомнилось?
– Ну, например, всякие умные слова из области молекулярной биологи. – Щепа положил локоть на спинку стула, откинулся назад и с придыханием, словно имя любимой, произнес: – Жидкостная хроматография высокого давления – красиво звучит, верно?
Но интересы детектива Гамигина лежали далеко в стороне от поэтических образов, навеваемых названием классических методов исследования, используемых в молекулярной биологии.
– Тебе удалось создать программу для расшифровки «молчащего» участка инсулинового гена?
На анемичных губах программиста появилась снисходительная улыбка. Наверное, если бы вокруг не грохотала сумасшедшая музыка, он произнес бы свой ответ полушепотом, а так ему пришлось почти прокричать его:
– Конечно! В моей практике еще не было случая, чтобы клиент ушел от меня неудовлетворенным!
Прямо скажем, в устах программиста подобное заявление, характерное скорее для дешевой проститутки, звучало не особо уместно. Но Гамигину были уже глубоко безразличны лингвистические изыски, используемые волосатиком. Черт был похож на охотничьего пса, которого не интересовало ничего, кроме тетерева, притаившегося в кустах, – добычу он пока еще не видел, но уже чуял ее присутствие.
