– Подожди меня здесь, – предложил я Гамигину, указав на свое кресло. – Я вернусь через десять минут, надеюсь, что не с пустыми руками. Буду весьма тебе признателен, если вытащишь райского «клопа» из телефонного шнура.
Черт удивленно посмотрел на меня, но ни о чем спрашивать не стал. Я тоже не стал ничего говорить, рассчитывая преподнести своему коллеге сюрприз. Заговорщицки подмигнув Гамигину, я надел на голову новую шляпу и вышел из кабинета.
В прихожей меня хотел было о чем-то спросить Сергей. Догадываясь, что вопрос его скорее всего имеет отношение к тем обязанностям, которые ему предстояло выполнять в качестве моего помощника, я быстро взмахнул рукой, бросив на ходу:
– Не сейчас! – и, не задерживаясь, вышел в коридор.
Не дожидаясь лифта, я пешком поднялся на шестой этаж.
Дверь кабинета Алябьева была чуть приоткрыта. Как и в прошлый мой визит к нему, Александр Алексеевич сидел, закинув ногу на ногу, придаваясь столь не свойственному для ученого праздному ничегонеделанию. Только на этот раз в руках он вместо книги Гончарова держал развернутую газету. Кажется, это были «Московские новости» – единственная оппозиционная по отношению к Градоначальнику газета, оставшаяся в Московии. Сохраняя видимость свободного демократического общества, Градоначальник не закрывал газеты, которые критиковали его деятельность. Просто газета лишалась всех финансовых льгот и за пару-тройку месяцев терпела экономический крах. Вообще система льгот и привилегий, созданная Градоначальником еще в те времена, когда Москва была столицей России, позволяла ему весьма эффективно контролировать умонастроения как отдельных общественно-политических организаций и групп, так и целых слоев населения на вверенной его заботам территории.
– А, это вы, – рассеянно произнес, глянув на меня поверх газетного листа, Алябьев.
Можно было подумать, что его не только ничуть не удивил мой повторный визит, но даже, напротив, он ждал его, хотя и не сказать, что с огромным нетерпением.
– Добрый день, Александр Алексеевич! – приветливо улыбнулся я.
Алябьев не спеша сложил газету и положил ее на стол.
– Ну как, удалось вам отыскать Соколовского? – спросил он скорее просто для того, чтобы поддержать начатый не им разговор, чем действительно проявляя интерес к моим проблемам.
– Да, все в порядке, – все так же с улыбкой ответил я.
– Да? – Я готов был побиться об заклад, что в глазах Алябьева мелькнуло удивление, причину которого я, впрочем, объяснить не мог. – В таком случае что же вам от меня нужно?
И голос у него звучал как-то странно – по-прежнему бесстрастно и с эдаким барским пренебрежением, но при этом слышалось в нем еще и некое скрытое напряжение. Впрочем, мне было не до того, чтобы разгадывать причины незначительных странностей в поведении человека, которого я к тому же знал без году неделю. Быть может, ученый просто просидел вчера за книгами до рассвета. А может быть, перебрал лишнего, тоскуя по безвозвратно ушедшим временам.
– В прошлый раз вы говорили, что пару лет назад привезли из Японии набор сувенирных авторучек со штампами, которые презентовали затем своим коллегам, – напомнил я Алябьеву.
Ученый ответил не сразу, как будто ему потребовалось какое-то время, чтобы припомнить, действительно ли все было именно так, как я говорил.
– Ну да, – не спеша произнес Алябьев.
Медленно наклонившись вперед, он взял в руку кружку с остывшим чаем, стоявшую на краю стола, и, сделав из нее глоток, снова поставил на прежнее место.
– У Соколовского тоже была такая авторучка?
Ответ вновь последовал после непродолжительной, но отчетливо заметной паузы:
– Да.
– Вы не припомните, что именно было изображено на штампе принадлежавшей Соколовскому авторучки?
Алябьев не спеша хлебнул чайку, после чего поинтересовался:
– А, собственно, зачем вам это?
– Дело в том, что я получил по факсу ряд документов, и некоторые из них были помечены штампом, которым, как я догадался, Соколовский по привычке заменил свою подпись, – с ходу соврал я. – Но, поскольку связаться с Соколовским лично мне пока не удалось, я хотел бы быть уверенным, что это действительно его бумаги.
Новый вопрос Алябьева прозвучал едва ли не прежде, чем я успел закончить свою фразу:
– Что это за бумаги?
Подобный интерес показался мне совершенно неуместным, поэтому я вежливо, но решительно дал понять своему собеседнику, что ответа на него он не получит:
– Извините, Александр Алексеевич, но в данном случае речь идет о коммерческой тайне.
Алябьев с явно показным безразличием дернул плечом и снова взялся за кружку с чаем.
– На штампе, принадлежавшем Соколовскому, была изображена какая-то маленькая птичка, – сказал Алябьев. – Сам Николай называл ее воробьем. Но я бы не поручился за то, что это был именно воробей, просто маленькая птичка.
Я с трудом удержался, чтобы не улыбнуться и не щелкнуть радостно пальцами. То, что сообщил мне Алябьев, многое позволяло расставить по местам.
– А у вас случайно не сохранилась какая-нибудь бумага с оттиском этого штампа? – с надеждой спросил я.
Ничего не ответив, Алябьев выдвинул ящик стола и принялся рыться в заполнявших его бумагах.
– Держите, – сказал он, протягивая мне помятый лист писчей бумаги стандартного формата.
На листе шариковой авторучкой, четким, разборчивым почерком было написано: «Проект отчета Лаборатории генно-инженерных разработок за второе полугодие 2004 года. Зав. лабораторией Н.Н.Соколовский». Ниже шли четыре пункта, каждый из которых содержал не более двух-трех строк. В правом нижнем углу стоял штамп: маленькая красная птичка, помещенная в центр круга, – уменьшенный вариант того изображения, которое выдал компьютер Гамигина, обработав неясный отпечаток, оставшийся на столике в Интернет-кафе.
– Это какой-нибудь важный документ? – взмахнув листом бумаги, спросил я у Алябьева.
– Вы думаете, кого-то сейчас интересуют лабораторные отчеты? – усмехнулся ученый.
– Я могу забрать этот листок?.. Чтобы было с чем сравнивать…
Алябьев с безразличным видом провел по воздуху открытой ладонью, что, наверное, должно было означать согласие. Поблагодарив своего собеседника, я сложил лист бумаги вчетверо, сунул его в карман и поспешил назад в свой офис.
– Красный Воробей – это Соколовский! – радостно сообщил я Гамигину, ожидавшему меня не в кабинете, где я его оставил, а в прихожей, сидя на диване.
Выложив на стол, я припечатал ладонью листок с проектом лабораторного отчета, написанного рукой Соколовского.
Гамигин отреагировал на добытое мною вещественное доказательство довольно-таки безразлично.
– Я в этом даже и не сомневался, – быстро произнес он и посмотрел на часы.
