Виттфогель, бывший яростным противником коммунизма и писавший свой труд на пике «холодной войны», отмечал сходство между древними гидравлическими империями и бюрократическим тоталитаризмом современных ему Китая и России. «Подобно тигру, источник власти должен обладать физическими средствами для уничтожения своих жертв, — пишет он. — И сельскохозяйственно-административный деспот в высшей степени обладает такими средствами. Он осуществляет неограниченный контроль над армией, полицией и секретными службами; к его услугам — тюремщики, истязатели и палачи и все необходимые механизмы, чтобы поймать, обезвредить и уничтожить подозреваемого». Таким образом, методы императоров прошлого и современных автократов были на редкость похожи; и те и другие были представителями, по терминологии Виттфогеля, «восточного деспотизма». Соответственно маоистская компартия, несмотря на все свои современные внешние атрибуты, была, как считал Виттфогель, не более чем позднейшей правившей Китаем императорской династией.
Реформы представлялись очень отдаленной перспективой. В свое время считалось, что либерализация китайской экономики повлечет за собой также и политическую либерализацию, что по мере выхода средних классов из состояния изнуряющей бедности они неизбежно начнут требовать больших политических свобод. Эта идея, известная как «теория модернизации», в наше время считается выдачей желаемого за действительное и повсеместно отвергается. Американский политолог Роберт Каган доказывает, что на практике произошло нечто прямо противоположное. «Чем богаче становится страна, тем легче будет для автократов удерживать власть, — полагает он. — Буржуазия удовлетворена растущим богатством и не возражает против действий правительства, устраивающего облавы на незначительное число недовольных, выражающих свои чувства в Интернете». Чарлз Купчан, профессор по международным отношениям Джорджтаунского университета, также считает китайский средний класс «опорой существующего порядка, а отнюдь не силой, стремящейся к политическим переменам». Во время своей поездки в Китай в 2012 году телеведущий Би-би-си Джереми Паксман обратил внимание на отсутствие жажды политических реформ среди молодых людей, с которыми ему пришлось общаться в Пекине. «Я не встретил ни одного представителя молодежи, который, хотя бы спьяну, завел разговор о революции», — замечает он. Паксман приходит к выводу: «В настоящее время у большинства дела идут слишком хорошо для возникновения подобных мыслей».
Прошли дни, когда наши интеллектуалы уверенно предрекали конец компартии и рождение демократии в Китае. В наше время вы скорее услышите предсказания об экспорте пекинской модели авторитарного капитализма в другие развивающиеся страны, нежели о либерализации Китая изнутри. В горах аналитических отчетов, составляемых консалтинговыми компаниями по экономике, возможность политического землетрясения в Китае, как правило, не упоминается. Продолжающееся однопартийное правление подразумевается как данность.
Даже поборники реформ внутри Китая придерживаются столь же пессимистических взглядов. Хань Хань, один из популярнейших в стране блогеров, считает, что китайцы если не раболепны, то, во всяком случае, эгоистичны. «Большинству китайцев безразлична жизнь других людей, — утверждает он. — Они поднимают крик, только если сами становятся жертвой злоупотреблений. Они никогда в жизни не смогут объединиться… С точки зрения вероятности революции Китай явно находится на последнем месте среди других стран мира».
В понимании Хань Ханя демократия — это всего лишь фетиш для горстки утративших связь с действительностью интеллектуалов: «За многие годы я побывал более чем в сотне разнообразных провинциальных городов. Их нельзя назвать особенно бедными или изолированными. Там мне приходилось беседовать с очень разными людьми. Их стремление к свободе и демократии вовсе не столь горячо, как это воображают интеллектуалы… Им наплевать на идеи ограничения полномочий властей или контроля за их действиями; они прибегают к фразеологии на тему демократии и свободы, лишь когда у них случаются неприятности и им необходимо ходатайствовать по собственным делам. Они будут всем довольны, если правительство обеспечит их хорошим заработком».
Хань Хань вовсе не является рупором идей партийной власти. Он многократно высмеивал их в своем блоге, к тому же он неизменно выступает за предоставление свободы прессе. Тем не менее даже он считает, что введение свободных выборов и разрешение оппозиционных политических партий в Китае «нереалистично».
В Китае подобные взгляды очень распространены. Вы постоянно слышите, что представительная демократия непременно вызовет насилие и хаос. Свободные выборы откроют дорогу для опасного популизма, а может, даже приведут к возвращению маоизма и к еще большему ущемлению прав человека. При этом часто ссылаются на демагогию секретаря партии Чунцина Бо Силая, возродившего маоистскую риторику и стимулировавшего культ собственной личности; в 2012 году пекинские соперники Бо Силая безжалостно с ним расправились. Этот случай многие используют как пример того, что может случиться со страной, если открыть ворота для широких политических реформ. Повсеместно также высказывается опасение, что в случае победы демократии Китай может повторить путь России, захлестнутой после распада Советского Союза волной гангстеризма и переживающей глубокий социальный кризис. Профессор политологии Пекинского университета Пань Вэй предрекает «распад» Китая в случае, если в стране будут введены свободные выборы. Некоторые считают, что введение демократии откроет шлюзы для ксенофобии и сделает Китай агрессивной страной, опасной для соседей и подрывающей стабильность всего Азиатского региона. Все эти пророчества суммировал в своей речи, произнесенной на острове Хайнань в 2009 году, звезда комедий кунг-фу актер Джеки Чан, заявивший аудитории, что в отличие от прочих народов китайцам просто нельзя предоставлять свободу. «Я не знаю, хорошо это или плохо: иметь свободу, — признался он. — Я постепенно прихожу к выводу, что нас, китайцев, следует держать под контролем».
Непрерывная автократия?
Стоя на северной стороне площади Тяньаньмэнь в Пекине, вы как будто оказываетесь на линии исторического разлома, разделяющей два Китая. На север от вас — пышный, окруженный выкрашенными в киноварь стенами Запретный город, гигантский дворцовый комплекс, возведенный в XV веке по приказанию императоров династии Мин. На юг простирается почти столь же обширное бетонное пространство площади Тяньаньмэнь, одной из самых больших площадей мира, построенной по приказу Мао Цзэдуна. Архитектура того и другого относится к двум совершенно различным эпохам — императорской и коммунистической, и тем не менее, взглянув сперва на север, а затем на юг, вы испытаете довольно похожие ощущения. Масштаб обоих — площади и дворца — пугает. Оба они, каждый по-своему, служат отражением холодной и безжалостной силы. Оба вызывают в человеке чувство собственной малости и незначительности. На этом месте идея Виттфогеля о том, что политическая история Китая представляет собой долгую и непрерывную историю автократии, кажется правдоподобной. Мы по-прежнему придерживаемся взгляда, что авторитарные лидеры, управлявшие Китаем с 1949 года, — это лишь современное олицетворение древнего строя. В западной печати Мао до сих пор часто называют «последним китайским императором». Ничего удивительного тут нет, ведь и самому Председателю нравилось это сравнение. Мао открыто высказывал восхищение фигурой первого китайского императора, Цинь Шихуанди, который, как мы уже видели, был известен своей жестокостью. Но речь идет не об одном лишь Мао. Американский политолог Фрэнсис Фукуяма считает, что вычищенный из партийных рядов Бо Силай потенциально мог стать еще одним «плохим императором» и что его смещение более здравыми элементами партийного руководства было необходимо. Анализируя современное состояние политики, журналисты также постоянно находят аналогии в далекой истории Китая. В 2010‑м The Economist напечатал на первой полосе статью, посвященную восходящему партийному лидеру Си Цзиньпину, под жирным заголовком «Следующий император». Выглядело это, как если бы последняя цинская династия вовсе не была свергнута в 1911‑м, а продолжила свое существование в несколько видоизмененной форме.
