Еще одно распространенное в Китае выражение — «фу эр дай» — «детки новых богачей» — относится к тщеславным бездельникам, отпрыскам тех, кто сколотил гигантские состояния на волне недавнего экономического бума. Несколько лет назад никому не известная двадцатилетняя девица по имени Го Мэймэй вызвала возмущенную реакцию в обществе, разместив в Интернете фотографии, на которых она позирует на фоне своего белого «Мазерати» (она называет машину своей «маленькой лошадкой») и являет миру коллекцию принадлежащих ей дизайнерских сумок. Я спросил у китайского приятеля, работающего в Шанхайском муниципальном управлении, что, по его мнению, произойдет, если «фу эр дай» станет больше. С ужасом во взгляде он ответил: «Стране придет конец». Конечно, в созданном журналистами карикатурном образе есть, как всегда, элемент преувеличения; тем не менее само наличие в Китае подобного стереотипа уже подрывает представление о непреходящей, нерушимой трудовой морали китайцев. Более того, становится ясно, что у нового поколения иное мировоззрение и более безмятежное отношение к жизни, чем у поколения родителей.
Слишком часто мы забываем, что Китай — это все еще развивающаяся страна. Несмотря на то что экономика Китая занимает по своему размеру второе место в мире, ВВП на душу населения в стране составляет соответственно пятую часть от среднедушевого дохода в США и четверть в Великобритании. По мере того как воспоминания о голоде и нищете постепенно стираются из памяти большинства людей, отношение к труду, скорее всего, будет приближаться к тому, что мы видим на Западе. И действительно, беспокойство по поводу «ба лин хоу» вполне ощутимо. Как указывает кембриджский экономист, специалист по теории развития Чхан Хаджун, культура не воздействует механически на развитие экономики. Это двусторонний процесс. Часто развитие экономики определяет перемены в культуре, и эти перемены могут оказаться кардинальными. Полтора столетия тому назад европейцам порой казалось, что японцы — ленивый народ. После произошедшей в стране индустриализации это представление изменилось. В грядущие десятилетия представление о китайцах также может поменяться, правда, в противоположном направлении.
В этом отношении примером могут служить другие государства, задолго до Китая прошедшие через стадию индустриализации. В первые десятилетия XIX века на текстильных фабриках Ланкашира, с их оглушающим шумом и опасным производством, работали дети, начиная с шестилетнего возраста; они чистили бобины и освобождали ткацкие станки от застрявших в них нитей, при этом рабочий день доходил до двенадцати часов. Детей использовали и в качестве подмастерьев трубочистов, заставляя их забираться в каминные трубы, чтобы прочистить их от сажи. Важным событием в истории британского законодательства стало принятие фабричных актов, ограничивших продолжительность рабочего дня для детей, работающих на расположенных на севере страны текстильных фабриках. Были также изданы законы, запрещающие использование детского труда при чистке каминных труб. Никто сегодня не станет утверждать, что целью этих законов было обуздание природной склонности к труду, свойственной детям Викторианской эпохи. Их готовность сносить нечеловеческие условия была следствием нищеты, практического отсутствия системы социальной поддержки и того, что в эпоху ранней индустриализации в Великобритании условия на рынке труда диктовались владельцами фабрик. Вышесказанное относится и к неквалифицированным взрослым рабочим того времени. Они вынуждены были работать бесконечно долгие часы, поскольку альтернатива в виде изнуряющих полевых работ или попрошайничества выглядела еще более пугающей. В сегодняшнем Китае мы тоже видим нищету и чрезмерную зависимость от работодателя.
Существуют и другие свидетельства происходящих в традиционной культуре сдвигов. Начиная с 1994 года «Гэллап», компания по изучению общественного мнения, предлагает в своих опросах китайцам выбрать среди нескольких утверждений то, которое наилучшим образом описывает важные для них жизненные ценности. Диапазон этих утверждений простирается от «упорно работать и стать богатым» на одном конце шкалы до «не хочу ни денег, ни славы; хочу просто жить в соответствии с собственными вкусами» на другом. В 1994‑м 68 процентов респондентов выбрали вариант «упорно работать и стать богатым». В 2005‑м пропорция выбравших этот ответ упала до 53 процентов. На другом конце шкалы также произошла подвижка. В 1994 году только 11 процентов участников опроса выбрали «просто жить в соответствии с собственными вкусами». К 2005 году уже 26 процентов заявили себя приверженцами этой похожей на западную жизненной философии.
Благосостояние оказывает влияние на жизненные идеалы. Среди тех, чей годовой семейный доход свыше 30 000 юаней (что равняется среднему доходу китайской семьи), треть респондентов выбрала своим кредо «упорно работать и стать богатым». Среди жителей больших городов — Пекина и Шанхая — только четверть разделяет этот идеал. Около половины населения этих городов хочет жить в соответствии с собственными вкусами. Тем не менее среди китайцев, зарабатывающих меньше 3000 юаней (500 долларов) в год, 71 процент выбрал аскетическую философию тяжкого труда. Подобную цель в жизни ставят перед собой и сельские жители Китая. 65 процентов их остановились на «упорно работать и стать богатым», в то время как «просто жить в соответствии с собственными вкусами» выбрали только 19 процентов. Оказывается, чем беднее человек, тем сильнее влечет его к работе. Следовательно, по мере роста благосостояния желание работать не разгибаясь будет уменьшаться.
Есть и ряд других признаков, указывающих на изменения в культурной традиции, связанной с отношением к изнурительному труду. Китайские газеты теперь печатают статьи о принятом в скандинавских странах «равновесии между работой и жизнью». В противовес распространенному мнению о том, что для китаянок дети вторичны по отношению к карьере, все большее их число предпочитает оставаться дома, если зарплата мужа это позволяет. Знакомая администратор передачи данных в гостинице Гуанчжоу сказала мне, что если бы у нее были дети, она бы оставила работу. «Нет ничего хорошего, когда родители ради работы оставляют детей на попечении бабушек и дедушек», — объяснила она. Эта тенденция все ощутимее. По мере того как Китай становится более богатым и урбанизированным, горячий трудовой энтузиазм начинает затухать. И поскольку экономика Китая находится на подъеме, этот процесс наверняка продолжится. Популярная двадцатисемилетняя блогерша из Пекина Чжао Син так формулирует новые жизненные принципы: «Не подменяйте собственную личность названием своей должности и словами, написанными на вашей визитной карточке. Жизнь дана вам не ради этих нескольких слов. Не жертвуйте своей душой и идеалами ради чего бы то ни было».
Работать, чтобы жить, а не жить, чтобы работать
Не будем заходить в своих утверждениях слишком далеко. Если по мере роста экономики Китая одержимость работой и идет на убыль, все же вера в то, что усердный труд является одной из основных человеческих добродетелей, не исчезнет полностью из менталитета китайского общества. При этом грубейшей ошибкой будет считать, что побуждает китайцев «питаться горечью и жить тяжким трудом» некая мазохистская любовь к работе. Американский антрополог Стивен Харрелл, изучая трудовую этику китайцев, пришел к выводу, что с большей точностью ее мог бы определить термин «этика предпринимательства». Работа для китайца обязательно подразумевает определенную цель. Этой целью, как правило, является стремление вырваться из бедности и укрепить благосостояние семьи. Китайцы выкладываются в работе тогда и только тогда, когда видят в этом потенциальную пользу для себя и своих близких.
