Цинские правители, с целью предотвратить пагубное воздействие опиума на население, запретили его продажу на своей территории. Британское государство под давлением торгового лобби вступило в борьбу и силой навязало наркотик китайскому рынку. Можно доказывать, как это делают многие китайцы, что стремление цинских императоров изолировать страну от европейского влияния было глупостью. Тем не менее странно выглядело бы заявление, что китайский изоляционизм может служить оправданием поведения англичан или других европейцев, наводнивших страну после того, как Великобритания вошла в нее, силой вышибив дверь. Одним из все еще раздающихся аргументов является утверждение, что англичане всего лишь удовлетворяли существовавший в Китае спрос на наркотики. Если рассуждать таким образом, можно договориться до того, что мексиканских военных справедливо было бы сегодня оправдать за бомбардировку приграничных американских городов на том основании, что кокаин пользуется в Америке спросом и исходящий от США запрет на него приносит убытки мексиканским наркокартелям. Некоторые апологеты говорят, что определенные представители цинской аристократии страдали наркозависимостью. Неужели они всерьез считают, что в основе международных отношений должен лежать принцип, согласно которому вторжение в государство, где на престоле находятся лицемерные правители, можно считать законным? В реальности все эти отчаянные поиски рациональных обоснований демонстрируют продолжающееся отрицание вины, когда речь заходит о нашей колониальной истории.
Китай никогда не был колонией в том же смысле, как Индия или некоторые части Африки. Тем не менее многие китайцы не видят тут большой разницы. Китай силой вынудили передать в управление часть территорий и предоставить торговые привилегии. Кроме того, страна пережила ряд карательных экспедиций, в которых участвовали европейские, японские, американские и русские войска; во время одной из них в 1860 году был разграблен и сожжен Летний дворец. Фельдмаршал «все сэр Гарнет Вулзли», описывая это событие в своих мемуарах, ясно дает понять, что в основе действий британской армии лежало намерение терроризировать население. «Легкий ветерок относил в сторону Пекина густые облака дыма от этого разрушительного пожара, и на улицы города падал дождь из горящих головешек как молчаливое свидетельство нашего возмездия, понятное всем слоям населения. Не сомневаюсь, наш намек о том, что может случиться с городом и его дворцами, в случае если наши условия не будут приняты, был правильно понят». Вулзли затем добавляет: «Главная и необходимая цель нашей тактики состояла в том, чтобы заставить Китай осознать, что наша нация неизмеримо сильнее и могущественнее, чем их собственная».
Другие европейские народы также всегда были рады преподать китайцам похожий урок. После боксерского восстания 1899 года в Китай были отправлены немецкие войска для защиты европейских граждан, а также коммерческих интересов Второго рейха. Перед отплытием корабля с солдатами в порту Бремерхафен на Северном море к войскам обратился с речью кайзер Вильгельм II: «Встретив врага, уничтожайте его. Никого не щадите. Пленных не берите. Те, кто попадет к вам в руки, должны заплатить жизнью. Когда-то, тысячу лет назад, гунны под водительством короля Аттилы покрыли себя славой, отголоски которой и поныне слышны в легендах и обычаях. Должны и вы прославить слово «немец», так чтобы в Китае даже через тысячу лет помнили его, чтобы ни один китаец никогда не посмел даже просто косо взглянуть на немца!»
Немецкие войска действовали в полном соответствии с данными им отвратительными инструкциями. Они, правда, прибыли слишком поздно и не были уже в состоянии подавить и в самом деле кровожадное боксерское восстание, но это не помешало им действовать с чрезвычайной жестокостью в окружающих Пекин деревнях. В Европе об этом было хорошо известно. От упоминания Аттилы в речи кайзера произошло прозвище «гунны» — так часто называли немецких солдат во время Первой мировой войны. Впрочем, солдатня других государств отличалась не меньшей хищностью. В дни наступившего после боксерского восстания хаоса французский романист и искатель приключений Пьер Лоти не раз вторгался в пределы Запретного города. «Так интересно каждый день открывать шкафчики и сундуки, находя здесь все новые сокровища. Я уехал из дома с одним чемоданом. Я возвращусь с целой кучей багажа», — хвастался он в письме к жене. Не обязательно быть воинственным «фэнь цин», чтобы подобные описания вызывали у вас отвращение. Историкам свойственно, качая головой и цокая языком, указывать на то, что в эпоху династии Мин Китай «повернулся к миру спиной», после того как император запретил путешествия в чужеземные страны. Тем не менее легко представить себе, что в конце жестокого XIX века многие простые китайцы желали, чтобы европейцы были в равной степени настроены заниматься собственными делами и не лезть в чужие.
В китайском национализме есть еще один элемент, на который, как правило, не обращают внимания, а именно его близость к реформаторскому движению. Путеводная звезда китайской реформаторской интеллигенции поздней эпохи Цин, Лян Цичао, стал радикалом после поражения, нанесенного Китаю со стороны модернизированной японской армии в неравной войне 1895 года. Лян писал, что поражение пробудило китайский народ от «четырехтысячелетнего сна». Изучение трудов европейских политических философов привело Ляна к выводу, что причина могущества индустриализованных стран Запада лежит в их конституционном строе. Эти государства сильны благодаря своему демократическому устройству.
Лян ратовал за конституционную монархию, которая могла бы гарантировать свободу личности и привлекла бы народ к принятию воздействующих на судьбу страны решений, в то же время сосредоточившись на обеспечении безопасности государства. Соперник Ляна, диссидент-республиканец Сунь Ятсен, также выстраивал свою программу вокруг националистической идеи, объявив ее одним из «Трех народных принципов». С годами связи между демократами и националистами крепли. Студенческие протесты и участие интеллигенции в так называемом Движении 4 мая были в 1919 году вдохновлены охватившим население гневом по поводу завершившего Первую мировую войну Версальского договора, по которому, согласно решению европейских сторон, власть над прежде подконтрольными Германии китайскими территориями в Шаньдуне, вместо того чтобы вернуться к Китаю, передавалась Японии. Идейный вдохновитель Движения 4 мая Чэнь Дусю объяснял, почему национализм и демократия в равной мере необходимы для спасения нации. «Мы должны откликаться на требования времени, и национализм стал воистину лучшим средством, с помощью которого китайцы смогут найти путь к спасению, — доказывал он. — Но чтобы вооружиться этой идеей, китайцам надо сначала понять ее смысл… современный национализм является чертой демократических наций, а не наций рабов».
В наши дни идеология, связывающая национализм с политическими реформами, сильна как никогда. Националисты призывают не только к более жесткой внешней политике, но также и к политической либерализации. После протестов 1999 года перед американским посольством в Пекине Ван Сяодун, один из представителей китайской неокоммунистической идеологии, выступил с критикой в адрес подконтрольных государству новостных каналов, не сообщивших о том, что китайское правительство согласилось оплатить ущерб, нанесенный зданию посольства в Пекине во время протестов. Ван заявил, что Китаю нужны правдивые средства массовой информации и правительство, интересующееся мнением народа по поводу подобных уступок. Он пошел дальше, бросив прямой вызов партии своим высказыванием о том, что у народа есть право требовать отставки тех политических лидеров, которые не могут защитить национальные интересы. В более недавнее время, в 2012 году, участники антияпонской демонстрации в Гуанчжоу вышли с транспарантом: «Преобразуйте ярость в силу. Требуйте политических реформ». Коммунистическая партия может раздражаться по поводу выступлений отбившихся от рук и представляющих угрозу китайской экономике уличных националистов, однако в гораздо большей степени партийные кадры напуганы перспективой оказаться сметенными движением националистов, ратующих за демократию.
