Окончившись ничем, «малая война» тем не менее сыграла важную роль, дав импульс к выходу из политической неопределенности. Вскоре после ее перехода в пассивную фазу, свои услуги по арбитражу в споре с Мексикой предложили англичане. Инициативу радостно встретили как законодатели, уставшие ждать исполнения Штатами своей заветной мечты об аншлюсе (или, точнее, энозисе), так и президент Хьюстон, информированный куда лучше народных избранников и понимавший, что сама мысль об уходе Техаса под лондонский зонтик будет для кого следует серпом по яйцам. Что и произошло. После заключения в 1844 году союза с Великобританией на севере всполошились все. Южане опасались, что Англия, идеолог полной отмены рабства везде и всюду, заставит Техас освободить негров и, хуже того, сделает его второй Канадой — убежищем для беглых, а северяне справедливо предполагали, что оказаться в кольце британских протекторатов означает забыть о какой бы то ни было дальнейшей экспансии. К тому же возникала угроза и карманам: в Нью-Йорке вовсю трудились три акционерные компании, работавшие с техасской недвижимостью, и дивиденды капали в карман очень многим влиятельным людям, независимо от партийной принадлежности и убеждений.
Так что процесс наконец-то пошел. В начале 1844-го большинство Конгресса приняло резолюцию о необходимости присоединения Техаса, а 12 апреля был подписан договор о включении республики в Союз на правах территории. Причем формулировка «территория» вместо «штат» возникла в последний момент, уже накануне голосования, в связи с опасениями, что за «штат» проголосуют нужные две трети от списочного состава. Опасения, впрочем, были ошибочны, и досадная оплошность исправлена очень скоро президентом Джеймсом Полком, выигравшим выборы под лозунгом «Поможем Техасу!» и обосновывавшим необходимость аннексии неубиенным тезисом «Техас наш, потому что в свое время, будь мы настойчивее, испанцы бы нам его отдали».
Вставай, страна огромная!
Южнее Рио-Гранде происходящее расценили в полном соответствии с давним пророчеством Санта-Анны — «Мы будем терпеть нынешний статус Техаса сколь угодно долго, поскольку рано или поздно с мятежом покончим, но прямое вмешательство Штатов будет означать войну». Мексика выразила официальный протест по поводу «намерений США отторгнуть бесспорную часть мексиканской территории». Однако правивший в тот момент президент Эррера, человек гражданский и, видимо, разумный, смотрел на вещи трезво. Сознавая неравенство сил и несопоставимость ресурсов, он надеялся ограничиться политическими демаршами, привлекая к разрешению конфликта весьма заинтересованную во вмешательстве Великобританию, или, по крайней мере, выиграть время для укрепления, опять же, с британской помощью, вооруженных сил, в связи с чем еще осенью 1845-го предложил американцам провести переговоры.
Это совсем не устраивало Полка, однако уклониться от переговоров, учитывая нестабильную позицию Сената, он не мог и направил в Мехико своего личного посланника Джона Слайдела, дав ему весьма специфические инструкции: не ограничиваясь приватными беседами, как можно шире озвучивая предложение продать Верхнюю Калифорнию и Новую Мексику. Для горячих испанских парней с эполетами, и так с трудом терпевших «шпака» в президентском кресле, это предложение само по себе не могло не стать красной тряпкой. Слайдел же, дипломат весьма опытный, почему-то еще и повел себя в Мехико, мягко говоря, не вполне дипломатически, время от времени напоминая военным о том, что, дескать, ежели силенок нет, то и не выступайте. В итоге Слайдела выгнали едва ли не пинками, нанеся, как он доложил Конгрессу, «непростительное оскорбление американскому флагу», а в мексиканской столице куплетисты запели о «подлом Эррере, готовом продать страну». Не хватало самой малости, но и за ней дело не стало. Лидер мексиканских реваншистов, не слишком авторитетный генерал Паредес, автор афоризма «Доблесть сильнее пушек!», внезапно сорвал главный куш в обеих национальных лотереях одновременно. После чего его авторитет в войсках резко вырос, и «предателю» Эррере — по требованию «истинных сынов Отечества» — пришлось подать в отставку, а президент Паредес, заявив, что предел есть всему, даже терпению мексиканцев, и аннексия Техаса станет красной чертой. Что, однако, ничуть не испугало янки.
29 декабря 1845 года республика Техас стала 28-м штатом Союза. Официальное разъяснение по этому поводу состояло в том, что США не могут позволить соседнему государству «превратиться в союзника или зависимую территорию какой-либо иностранной нации, более могущественной, чем оно само, превратившись из доброго друга в угрозу нашей безопасности». Прозрачный намек на Англию заставил оппонентов не выступать слишком уж громко. Стивен Остин мог спокойно спать в могиле. В Техасе гремели салюты. У президента же Паредеса не оставалось иного выхода, кроме как подтверждать делом свои многочисленные заявления. Впрочем, ни к чему иному ни он, ни застоявшиеся в стойлах генералы и не стремились. Мексика разорвала дипломатические отношения с США, и мексиканские части, стоящие на границе спорной зоны получили распоряжение «давать достойный ответ на любые провокации». Одновременно, сразу же после включения Техаса в состав Союза, президент Полк направил в спорную зону войска под командованием генерала Закари Тейлора, поставив ему задачу создать пограничные форты на северном берегу Рио-Гранде. С демилитаризованным статусом междуречья было покончено. На мексиканские предупреждения Тейлор не реагировал никак — дескать, пишите мистеру Полку.
В конечном итоге (и по сей день неясно, по приказу ли Паредеса или силой обстоятельств) начались стычки, в одной из которых был сильно потрепан отряд американской кавалерии. Его командир, капитан Торнтон, погиб в ходе боя. 11 мая Джеймс Полк на экстренном заседании обеих палат Конгресса подробно и красочно напомнил о «Казусе Слайдела» и сообщил о новом «чудовищном преступлении» мексиканцев, «Инциденте Торнтона», завершив спич словами «Итак, господа, Мексика без всякого предлога вторглась на нашу территорию и пролила американскую кровь на американской земле. Решение за вами». Реакция аудитории была на диво единодушна. Некоторые особо упертые ревнители законности пытались, правда, не то, чтобы протестовать, но выяснять подробности. Мол, надо бы выяснить, с какой стати мистер Слайдел, джентльмен по рождению и воспитанию, внезапно проявил себя базарным хамом, да еще при исполнении. И можно ли считать место, где погиб бедняга Торнтон, «американской землей» с точки зрения международного права. И, наконец, соответствуют ли истине сведения о том, что негласными инвесторами мексиканских лотерейных фондов являются нью-йоркские фирмы, торгующие участками земли в Техасе. Но голоса зануд и буквоедов тонули в общем воодушевлении. 13 мая 1846 года «война мистера Полка» была объявлена официально. 23 мая президент Паредес ответил тем же, отметив, что «унизил свою честь, не сделав этого раньше».
И пришла Орда
Мексика была обречена. Ни Цезарем, ни Наполеоном генерал Паредес не был. Отнюдь. А хотя бы и был. Не идущая ни в какое сравнение с американской экономика, выучка по артикулам XVIII века, старенький, еще испанских времен артиллерийский парк, старенькие мушкеты, фактически — утиль, по случаю купленный оптом у рачительных англичан, храбрый, но не имеющий серьезного опыта офицерский корпус… Все это дало знать о себе в полной мере, и никакой Батальон Святого Патрика (несколько сотен дезертиров из армии США) не мог исправить положение. То, что страна все-таки смогла выдержать целых полтора года, безусловно, заслуга Санта-Анны, в очередной раз вынырнувшего из небытия после вылета из президентского кресла Паредеса. Посулив Штатам убедить мексиканское правительство капитулировать, он пробрался в Мехико, где был радостно (хоть и бывший тиран, но лучший военспец!) принят. Стал генералом, потом, разогнав болтунов и истериков, президентом, более или менее привел в порядок армию, наладил военную промышленность, но не сумел прыгнуть выше головы, и в итоге, как обычно, проиграв, навсегда покинул страну. Договор Гуадалупе/Идальго, заключенный 2 февраля 1848 года, писался под диктовку победителей, а победители комплексами не маялись.
