Оценив все это, многие повстанцы, устав от безнадежной борьбы, выходили из леса и присягали, однако были и такие, кто и в мае уступать не собирался. «Их дело было правым, но безнадежным, — пишет Уильям Дайер. — Они боролись за свои права так же стойко, как те фермеры-бойцы, которые сражались против англичан у моста в Конкорде, да если говорить начистоту, они и были теми самыми фермерами, сделавшими Америку независимой». Это, однако, было уже мужеством отчаяния: в Бостоне вербовали все новых и новых «волонтеров», постепенно отводя ненадежную милицию, и шансов у бунтовщиков не было никаких. После объявления властями о начале суда над «чертовой дюжиной негодяев» — командиров армии Шейса, плененных в стычках, в Спрингфилд, к изумлению очень многих, приехал из Вермонта сам Капитан, потребовав судить его вместе с подчиненными. В просьбе не отказали: вожаков, включая Шейса, приговорили к смертной казни через повешение, около двух сотен активистов «предательского мятежа» получили более мягкие меры наказания. Правда, рядовых повстанцев, присягнувших, что впредь бунтовать не станут, в соответствии с гарантиями Линкольна, распустили, не наказывая.
Казнить нельзя помиловать
Далее началась политика. «Владельцы независимости» были напуганы не на шутку, по свидетельству месье Оттона, французского поверенного, они даже не скрывали «крайней озабоченности», и почти все, в том числе и самые-самые демократы, — кроме Томаса Джефферсона, считавшегося, да и бывшего, крайним радикалом, — настаивали на «самых жестких мерах». Лучше всех выразил общие настроения элиты США всеобщий кумир Вашингтон. «Если не хватает силы, чтобы справиться с ними, и воли, чтобы их примерно наказать, — писал он Мэдисону, — какая гарантия, что достойному человеку вообще обеспечены жизнь, свобода и собственность?» Вместе с тем далеко не глупцы, «достойные люди» сознавали и необходимость умеренности. В связи с чем, усмирив первые порывы, от кнута отказались, с позиции силы пойдя на уступки. На федеральном уровне, — под сильным давлением южных джентльменов — было принято решение созвать специальный конвент для принятия новой конституции, против чего ранее многие «владельцы независимости», и без того довольные положением дел, протестовали, а также усилить вытеснение индейцев, чтобы самым буйным искателям справедливости было где искать землю, и так далее.
Не без сопротивления, но все-таки сделала полшага назад и элита Массачусетса. Вместо в доску своего Боудена, одно имя которого бесило простонародье, губернатором стал Джон Хэнкок, тоже свой в доску, но считавшийся справедливым. Затем провели внеочередные выборы в законодательную ассамблею, состав которой расширился за счет депутатов от западных графств, ранее не имевших права голоса. Что позволило провести важные поправки к законодательству — слегка снизить налоги, отсрочить выплаты процентов по долгам, сократить полномочия губернатора, — то есть, в общем, показать, что многое из того, ради чего, собственно, и бунтовали «регуляторы», сделано. В рамках «нового курса» объявили и амнистию участникам, выпустив из тюрем активистов, в том числе и помилованных руководителей восстания. Включая, разумеется, Шейса, против которого, — при том, что повесить его требовали многие, — лично никто ничего не имел…
Глава 4
Самогонщики
Итак, после Войны за независимость США между «владельцами независимости», состригшими все купоны, и биомассой, вытащившей эту независимость на своем горбу, возникло, мягко говоря, недопонимание. Первые были довольны решительно всем, вторые — о, глупцы! — полагали, что уж теперь-то, когда проклятые англичане не действуют на нервы и не лезут в кошелек, а Шейс показал, что с народом шутки плохи, жизнь должна стать, если и не лучше, то, по крайней мере, не хуже. Как минимум, в смысле налогов и поборов, с неприятия которых, собственно, тяга к независимости и возникла. Поначалу, в общем, так считала и власть, тоже учитывая опыт ситуации с Шейсом, и несколько лет подряд сохранявшая все льготы и привилегии, доставшиеся в наследство от Британии. А затем жизнь взяла свое.
Во всем виноват Рыжий
В 1789-м, после ратификации Конституции США, выяснилось, что новое государство по уши в долгах, и деньги непонятно откуда брать. Французские кредиты, в связи с началом событий в Париже, уже не светили, внутренние займы потребностей не перекрывали, да и погашать их было нечем, — общая цифра дефицита достигла чудовищной по тем временам суммы в 99 миллионов долларов, и было необходимо искать выход. Впрочем, у Александра Гамильтона, первого в истории США секретаря казначейства, план был. Человек умный, холодный и жестокий, — очень, кстати, похожий на Чубайса и даже тоже рыжий, — лидер федералистов, считавших, что центр — все, штаты — вторично, а народ — быдло, он предложил Конгрессу свести долги штатов в единый государственный долг, доверив погашение федеральному правительству и предоставив ему для этого соответствующие полномочия. «Владельцы независимости», держатели облигаций и главные кредиторы государства, понимали, в чей карман пойдут деньги, в связи с чем не возражали.
Летом 1790 года программа была одобрена, и Гамильтон засучил рукава. Полагая, что связи с Англией следует не рвать, а, напротив, укреплять (он вообще был сторонником чего-то типа федерации с бывшей метрополией), «Рыжий» резко снизил пошлины на импорт (до тех пор — основная статья пополнения бюджета) и принялся вводить внутренние налоги. В первую очередь, акциз на спиртное, заявив, что это не просто налог, а «налог на роскошь», и в марте 1791 года, опираясь на поддержку крайних демократов, полагавших, что «чем дороже будет виски, тем меньше народ будет пить и тем больше просвещаться», протолкнул идею через Конгресс. Народ, естественно, взвыл. Но если на побережье нововведение выразилось разве что в некотором повышении цен и ухудшении качества продукта, то в «глубинных» районах, считавшихся тогда «дальним Западом», ситуация была куда хуже.
И немедленно выпил
Тамошние фермеры при англичанах пользовались льготами, положенными «пионерам фронтира», в частности, имели право беспошлинно гнать самогон «для собственного употребления, но без права вывоза на продажу», и пользовались этим правом весьма активно. К тому же в горных районах «дальнего Запада», за Аппалачами, наличные деньги были диковинкой, там царил натуральный обмен, и виски играл роль всеобщего эквивалента. Да и продавать спиртное (пусть уже и с налогом) на Восток было выгоднее, чем зерно, поскольку перевозить его по граммам было куда удобнее. А вдобавок ко всему нововведение было явно несправедливым, щадящим владельцев крупных спиртогонных предприятий Востока, но ущемляющим интересы мелких самогонщиков. Дело в том, что правительство предлагало на выбор один из двух способов оплаты: можно было уплатить за год вперед конкретную сумму, купить патент и жить спокойно, а можно было платить с галлона, по факту. «Короли виски» с Востока, производя и продавая много, естественно, покупали патент, а вот западной мелочи, гнавшей огненную воду от случая к случаю, естественно, приходилось платить с галлона, что на круг выходило вдвое больше и лишало конкурентоспособности. Возникла даже мысль, что «Рыжий», связи которого с «владельцами независимости» секретом не были, намеренно стремится разорить малый бизнес ради укрепления бизнеса крупного, — и хотя доказать верность этой догадки документально никому не удалось по сей день, но и опровергнуть тоже. Хотя пытались — ради оправдания одного из «отцов независимости» — многие.
