– Слушаюсь, княже!
– А тебе, Тит, мой особый наказ – сбереги Набега!
Обоз тронулся и еще полчаса вытягивался из имения.
Осиротели без людей деревни: не слышалось привычного кудахтанья кур, не скрипели более вороты у колодцев, не топились печи. Дивясь наступившему безмолвию, крутились у курятников в поисках пищи вороны, отгоняя любопытную сороку; осмелели воробьи – порхали ватагами над пустующими дворами и суетились близ сараев, выискивая зернышки.
Неприятно было видеть, как затихли, словно от чумы вымерли, деревушки. И только в Охлопкове продолжалась жизнь: выходили на поля холопы да ратники круглосуточно несли службу, зорко наблюдая за окрестностями поместья и особливо – вглядываясь в дымку на горизонте с другой стороны Оки.
Наступил июнь. Поскольку дела, не терпящие отлагательства, были завершены, я решил съездить к Василисе, боярыне соседской, взяв с собой двух ратников из русинов.
Пара часов рысью, и мы – в деревне Окунево, у Куракиной. Сразу бросилось в глаза, что от былого пепелища и следа не осталось. Плотники ставили венцы из свежеошкуренных бревен, продолжая постройку новых боярских хором.
Завидела меня Василиса, вышла навстречу.
– Ой, князюшко! Рада видеть! – поклонилась в пояс.
Я спешился и подошел к боярыне.
– Как здравствуешь, Василиса? Вижу, спорятся дела!
Боярыня обвела рукою новостройку:
– Вот, с Божьей помощью дом новый ставлю, еще краше прежнего будет! Приедешь на новоселье? – скользнула она по мне озорным взглядом.
Мне кажется, я немного смутился и покраснел. Мое невольное волнение не осталось незамеченным. Боярыня сделала всего-то один шажок навстречу, а сердцу вдруг отчего-то стало тесно в груди.
– А как же, боярыня, пригласишь – непременно буду, меда хмельного отопью, – ответил я с легким поклоном.
Поговорили, побалагурили.
– Боярыня, давай в сторонку отойдем, дело у меня к тебе важное.
– Я тут по соседству – временно – в избе расположилась, пока дом ладят. Может, туда и пройдем, коли дело тайное?
– Пойдем, – согласился я.
Зайдя в избу, Василиса отправила прислугу на улицу:
– Идите, отдохните покамест. Мне с князем дела решать надобно.
Сама уселась на лавку, рукой подбородок подперла:
– Слушаю, князь.
– Что ты все заладила: «князь» да «князь»! Али забыла, что меня Георгием звать?
– Не забыла, князь! Ой, прости, Георгий.
– Ты вот что, соседушка… Погоди со стройкой-то.
– Это что же так? – изумилась она. – К зиме хочу в новые хоромы перейти, тесно мне здесь ютиться. – Василиса обвела глазами избу.
– Не хочу панику поднимать раньше времени, Василиса. Однако же подозрения есть, что татары снова напасть могут.
– Ты же лихо их побил, Георгий! – беспечно махнула рукой боярыня. – И еще побьешь. – Ее глаза были полны восхищения.
– Те татары, что были, так – банда мелкая. А ноне, поговаривают, силы большие собираются. Если их пограничники не удержат и они на Москву пойдут – как раз их путь через Коломну будет, стало быть, и через наши поместья.
– Ох, беда-то какая!
Василиса по-бабьи прикрыла рот ладошкой.
– Что же мне теперь делать? – вопрошающе смотрела она на меня.
– Отсеялась?
– А то как же!
– Собирайся сама, холопов – на подводы и уходи. Есть где пересидеть лихое время?
– Сестра под Ярославлем замужем за боярином Замайским. К ней подамся. Думаю, не выгонит сродственницу.
– Вот и славно. Только молчок, никому из холопов ни слова, чтобы паника не поднялась.
– А сестре?
Я передернул плечами.
– У тебя ведь пожар был?
Боярыня кивнула очевидному для нее, силясь понять, куда я клоню.
– Вот и скажи сестре: деревня вся сгорела, жить негде. Пока, мол, плотники избы ставят, пусть приютит на время.
– А что, так и скажу. Ох, князь, как же благодарна я тебе – упредил о беде. Надежный ты, мне бы мужа такого!
– Женатый я, Василиса, – ответил я тихо, глядя ей прямо в глаза.
Бедняжка! Смутившись, она растерянно посмотрела по сторонам, глаза наполнились влагой, на лице вспыхнул румянец, губы задрожали. Боярыня качнулась и, не подхвати я ее за талию, упала бы без чувств.
Руки ее внезапно обвили мою шею. От соприкосновения с пышной грудью и выступающим животиком по телу моему пошла волна тепла, нестерпимо заныло внизу.
– Ну что ты, что ты, Василисушка…
– Прости… прости… прости… – шептала она, пряча голову за моим плечом.
Не без труда – боярыня была тяжела – я подхватил ее на руки, чтобы отнести на постель. «Пусть полежит, успокоится, непросто ей без мужского плеча», – с сочувствием думал я, склонившись над лицом Василисы. Я отвел в сторону спадавший на лицо локон. Глаза ее были закрыты, но веки вздрагивали, ноздри расширились, выдавая разгоравшуюся страсть.
– Все будет хорошо, голубушка, – успокаивал я боярыню, поправляя плащ и намереваясь откланяться.
Василиса приоткрыла глаза и посмотрела на меня. О боже! В ее ожидающем взгляде было столько грусти, покорности и в то же время безнадежности своего положения, что у меня перехватило дыхание: она поняла, что я сейчас уйду.
Превозмогая себя, боярыня молча, в отчаянии, протянула руки, пытаясь что-то прошептать. Не находя во мне признаков ответа, она уронила руки, по щекам полились слезы. Василиса закрыла лицо руками, безуспешно пытаясь справиться с прорывающимся рыданием.
Видеть это было выше моих сил!
Я подошел к окну, задернул занавеску, проверил затвор на двери и, на ходу сбрасывая плащ, подошел к Василисе.
«…Да кто же выдумал столько застежек», – сердился я. Три, две, последняя… Я притронулся к упругим, покачивающимся грудям Василисы, из груди ее вырвался стон. Дальше все происходило как в угаре. Жаркая и ненасытная в любви оказалась боярыня, истосковавшаяся по мужской ласке.
И то сказать, управлять поместьем – мужская доля, здесь твердая рука и воля потребны. Хоть и удавалось боярыне с хозяйством управляться, да все равно ласки хотелось, опоры твердой.
…Мы посидели, приводя в порядок дыхание.
– Прощай, князь, не знаю, свидимся ли боле. Коли татары нападут, как оно повернется? Знамо дело – государь на службу в ополчение тебя призовет, а и сам в имении не усидишь. Ты за чужими спинами отсиживаться не станешь. А удача в бою – девка переменчивая, тебе ли не знать этого.
Василиса впилась в губы мои и жарко поцеловала.
