Они издали глядели друг на дружку и понимали, что сходиться незачем – неизвестно, родятся ли вразумительные слова, а взгляд – вот он!
Мишку заметил Арист и подозвал жестом.
– А ты, сударь, образумься наконец. Иначе однажды покатишь вслед за господами Пушкиными!
Он имел в виду все сразу – и казематы Петропавловской крепости, и Сибирь, и, скорее всего, эшафот.
Судьба Михайлы и Сергея Пушкиных оказалась незавидна. Все подробности Громову сообщил поручик Шешковский, знавший их от своего страшного батюшки, а Громов рассказал фехтмейстерам.
Когда Сергей, упрятав в клавикорды и в стены возка бумагу с водяными знаками, формы работы мастера Каака и штемпеля, отправился, выждав время, в Россию, оказалось, что в Риге его уже с нетерпением поджидает генерал-губернатор Броун.
После того как вице-президент Мануфактур-коллегии Федор Сукин с перепугу раскрыл план братьев Пушкиных и бывшего аббата Бротара, о затее было доложено государыне Екатерине Алексеевне, и она, осознав опасность авантюры, сама занялась розыском, сама переписывалась с Броуном. Письма отправлялись с пометкой «секретнейше», и первое ушло в Ригу 8 февраля.
По ее приказу Сергей Пушкин, прибыв в Ригу, тут же был взят под наблюдение, и таможенные чиновники занялись его багажом под предлогом окуривания – дым полагался вернейшим средством от прибывающих из-за границы повальных и моровых хвороб. Тогда-то опытный таможенный досмотрщик Петер Янсон и отыскал все имущество – бумагу, штемпеля и формы работы мастера Каака. Клавикорды после этого можно было выбрасывать на помойку. Отставного капитана тут же отправили на гауптвахту, а добычу послали в столицу. Она была получена 1 марта. Вскоре по приказу государыни обоих братьев доставили в Санкт-Петербург.
Сергей Пушкин, поняв, чем может для него кончиться эта эскапада, тут же выдал всех соучастников, а Михаил упорствовал и не желал сознаваться. Куда подевался Бротар – так никогда и не узнали. Возможно, кое-что любопытное мог бы рассказать об этом Фрелон, так ведь поди его добудь!
Столичные жители, каждый своими путями, узнавали о подробностях дела и с большим любопытством ждали, чем все кончится.
Трудно сказать, когда государыня приняла необычное решение, может статься, и весной, но известно оно сделалось уже осенью.
А в мае никто и знать не мог, что в октябре состоится суд и будет оглашен приговор: Сергею вместо положенной за такие проделки смертной казни – вечное заточение в тюрьме, а Михаилу – сибирская ссылка. Императрица собственноручно начертает на приговоре свою резолюцию: «публиковать во всей Империи, что обоих сих преступников нигде и ни в каких делах не называли Пушкиными, но бывшими Пушкиными». Видимо, сжалилась над древним и почтенным родом, изъяв из него фальшивомонетчиков раз и навсегда.
Строгое напоминание Ариста совсем Мишку огорошило. Он еще плохо оправился от раны, и хотя стоял прямо, расправив плечи, на самом деле едва доплелся до причала. Но не проститься с Наташей он не имел права. И так мало за что себя уважал, а если бы не сказал ей хоть одного напутственного слова – так и вовсе бы плохо было…
Но признаваться в любви он не собирался. Даже не потому, что девушка оказалась всего лишь дочкой никому не известного фехтмейстера, а он попался на несложное вранье, придуманное Аристом и капитаном Спавенто для привлечения публики, и размечтался о фрейлине. Тут было другое – для знатной дамы он стал бы игрушкой на месяц или более, и в такую авантюру полез бы без раздумий, а Наташа была ему ровней – и встал бы вопрос о венчании, а это не шутка. С одной стороны, Мишка побаивался женщины, которая так отменно владеет клинком; при такой жене уж не забалуешься. С другой стороны, понимал, что Наташа замуж за него не пойдет – вон как глядит на гвардейца Громова! На кой черт ей человек с Мишкиной репутацией?!
Но Наташа на Громова-то глядела открыто, а на Мишку – тайком. Преображенец был хорош собой, умен, отважен, благороден – такому только и принести богатое приданое, а в том, что приданое в Англии будет заработано, Наташа не сомневалась. Нечаев же – непонятно кто, ни звания, ни денег, одна точеная физиономия да синие глаза.
И шпага на боку.
Она правильно определила его тогда, в казармах Преображенского полка: он был свой. Их соединило ассо – они оба были бойцами, как бывают поэтами, и могли вложить в схватку всю душу, и в соприкосновении клинков родилось взаимопонимание не менее страстное, чем в соприкосновении тел.
Тогда, в ассо, они принадлежали друг другу. Забыть это она не могла. И догадывалась, что он тоже не может. Воспоминание беспокоило ее и раздражало. Она спорила с ним, гнала его прочь, а оно выныривало, из-за всех углов выглядывало. Арист единственный понимал, отчего Наташа недовольна, но не вмешивался, только в беседе с капитаном Спавенто сказал: «Ох, боюсь, замуж нашей девице пора…»
Двое глядели на вдруг замолчавшую Наташу. Двое ждали, понимая важность этой минуты.
Ей нужно было сейчас сказать: «Я вернусь!» – одному из двух – по крайней мере, ей так казалось, потому что кокетства в Наташе не было ни на грош.
Но она не могла. Ей никогда в жизни еще не приходилось выбирать между двумя мужчинами – и эта обязанность казалась ей сейчас самым тяжким грузом в мире.
Подъехал экипаж, слуга отворил дверцу, и на пристань вышли пятеро – крепкая красивая женщина в русском наряде, таком роскошном, словно она собиралась на дворцовый маскарад, и с младенцем на руках; капитан Спавенто, уже без маски; недавно нанятая для обеих девушек горничная Феклуша и грустная Анетта.
Слуга и кучер стали отвязывать сундуки, притороченные к задку кареты. Наташа вздохнула с облегчением – как кстати прибыл экипаж! – улыбнулась и протянула к Анетте руки:
– Решилась, Анюта? Вот и славно!
– Он не ответил, – сказала Анетта. – Мы до последнего ждали письма. Он знать меня не желает. Репутация для него дороже моей любви…
Она опустила голову. Тут ребенок проснулся, забормотал, загулил, и она подошла к кормилице.
– Молчи, – приказал ей вслед капитан Спавенто. – Сын с тобой, а это главное. Через два года мы вернемся в Россию – и, может быть, твой Алексей к тому времени поумнеет.
– Ты правильно делаешь, что забираешь ее. Но неужели вы написали в Ярославль всю правду? – спросила Наташа.
– Всю правду. В этом деле накопилось слишком много врак. Наташенька…
– Да, да! Я буду с ней неотлучно! Я рада, что она едет с нами, клянусь тебе, рада!
– Тогда – прощайся со своими кавалерами и ступай с Аристом в каюты – надо же принимать сундуки и распоряжаться, как их уставить, – велел капитан Спавенто.
Она повернулась – и увидела ту же картину: Громов стоял рядом, Нечаев – в отдалении. И оба глядели на нее, и оба словно спрашивали: «Кто?..»
Но насмешливый голос капитана Спавенто вразумил ее. Ей предстоял не тот выбор, который так пугал ее, а совсем иной. Не выбирать между двумя мужчинами, как полагается обычной девице, а выбирать между нелепой необходимостью в последнюю секунду зачем-то назвать имя избранника и свободой отказаться от этой обременительной процедуры.
