– Не забудьте – я отсюда собираюсь в Льеж и потом – в Спа. И я болен, опасно болен, не смейте мне предлагать жареное мясо! – воскликнул господин Пушкин. – Нечаев с Воротынским едут в столицу – что они обо мне будут говорить?!
– Неужели вас это беспокоит?
– Воротынский – человек незначительный, а Нечаев… он способен на все, понимаете? Он способен проиграть нательный крест, способен первым выскочить на вражеское укрепление с одной лишь шпагой, способен пешком отправиться из Москвы в Санкт-Петербург… он может переночевать с нищими в сарае, а через неделю вы его встретите на приеме у госпожи Брюс!
– Возможно, такой человек нам пригодится. Госпожа Брюс, говорите?
– Говорят, Нечаев был ее любовником. У него остались какие-то таинственные связи при дворе, но сейчас он – исполнитель всяких сомнительных поручений, даю вам слово!
– Сомнительные поручения знатных особ?
– Да! Вот сейчас он везет какую-то девицу из Курляндии – хотел бы я знать, в чьей постели завершится это путешествие! И если он не живет на доходы от карточной колоды, то непременно выступает в Академии Фортуны, другого применения его талантам я просто не вижу. Он дойдет до того, что сделается наемным убийцей, вот увидите!
– Тем более нужно с ним быть благоразумным, – заметил француз. – Возможно, он и нам пригодится. Вы ведь знаете, где его искать в столице?
– Знаю. У него есть там постоянное логово. Он оказал услугу какому-то купчишке, и тот приютил его чуть ли не на чердаке. Это на набережной за Казанским собором.
– Отлично. Идем, идем, не будем вызывать у него подозрений…
Эрика уже догадалась, что прозвание Михаэля-Мишки – Нечаев. И ей, непонятно отчего, приятно было слышать, что он – человек незаурядный и даже загадочный. Разумеется, она любила своего Валентина и собиралась стать верной женой, и все же… белобрысый эллин… а руки у него – не узкие, аристократические, а большие, с широкими запястьями, руки простолюдина… кто их разберет, этих русских, вон говорят, покойная императрица Елизавета за простолюдина тайно замуж вышла, возвысила его, дала ему титул, богатство, и с ним повенчалась…
Она выждала еще немного и прокралась обратно в комнатку. Там было темно, а в окне напротив, совсем близко, обозначился мужской силуэт и стал загадкой: чей? Господина Нечаева или господина Пушкина? Рассудительный француз ей отчего-то представлялся мужчиной плотным, с брюшком.
Теперь бы можно было и лечь спать, но Эрика хотела переплести на ночь косы и думала: если это сделать, не заметит ли наутро фрау Герта? Она днем сама причесала Эрику и завязала ей косы дешевыми ленточками. Эрика была приучена вечером умываться и делать все то, что делает воспитанная девица; фрау Герда, напротив, была женщина простая и даже о собственной чистоте заботилась мало. Поразмыслив, Эрика решила, что ходить грязной из-за старой дуры не станет. Умывальный кувшин и тазик в комнате были. При желании на все процедуры хватит и одной кружки, а потом – потом можно включить в свой словарь еще одно слово и кричать при Михаэле-Мишке «мыться!», пока фрау Герта не поумнеет.
Это она и проделала наутро, когда фрау попыталась накормить ее кашей. Эрика выбила из ее руки ложку и кричала до тех пор, пока ей не принесли таз с теплой водой. Она стала плескаться и брызгаться, приведя Михаэля-Мишку в совершеннейший восторг.
– Ну разве не прелесть что за обезьянка? – спрашивал он. – Фрау Герта, ее и сравнивать нельзя с нашими придворными дамами – те спать ложатся, не смыв белил и румян. Что тебе принести, обезьянка? Хочешь яблок?
– Яблок! – повторила Эрика.
Солнце светило в маленькое окошко, глаза Михаэля-Мишки, стоявшего прямо в потоке света, сделались изумительной синевы, а кое-как причесанные волосы зазолотились. Эрика, глядя на него, улыбалась – и вдруг решилась на озорство.
– Яблок! – сказала она. – Яблок дай-дай-дай!
И, подойдя, поцеловала своего похитителя в щеку.
От такой вольности Михаэль-Мишка остолбенел, а фрау Герта возмутилась.
– Я не знаю, кто смотрел за девчонкой, но эта женщина зря получала свое жалование! – сказала фрау Герта. – Должны же быть приличия! От такого нужно отучать, и отучать сурово!
– Фру Герта, у нашей обезьянки, видно, был брат или несколько братьев, вот ей и кажется, что каждого мужчину моих лет можно целовать, как брата, – сообразил Михаэль-Мишка. – И запомните – никаких строгостей! Если я догадаюсь, что вы наказываете бедную обезьянку, в тот же час вы отправитесь обратно в Митаву, не получив никакого жалованья!
Он так это сказал, что у Эрики мурашки по спине пробежали. Человек, покупавший ей баранки, веселый и ласковый, вступивший за нее, обернулся бойцом, способным проложить себе дорогу сквозь пехотное каре с одной лишь шпагой в руке.
Но это был лишь миг. Тут же брови, что сошлись было на переносице, расправились, хищная ухмылка растаяла.
– Не бойся, обезьянка, – сказал Михаэль-Мишка. – Нам придется тут провести несколько дней, и я успею отыскать для тебя куклу. Фрау Герта, мы найдем место, куда ее можно будет выводить на прогулку. Но только в сумерках.
Этим местом оказалось соседнее кладбище при гарнизонном госпитале.
Михаэль-Мишка и Воротынский поочередно дежурили в комнатке, где сидела Эрика, поочередно сопровождали ее на прогулку, причем, к ее немалому удивлению, брали с собой пистолеты. Так прошло побольше недели, и наконец Михаэль-Мишка сказал, что пора в дорогу.
Они выехали в ночь. Отдохнувшие кони бодро рысили сперва по Большой Песочной, потом по утыканной верстовыми столбами дороге. Дормез прокатил по перешейку меж озерами, миновал Берг, к утру прибыл в Вангаш. Там между Михаэлем-Мишкой и Воротынским случился спор – ехать ли прямиком на Лемзаль, или свернуть и пробираться на север проселочными дорогами. Сути спора Эрика не поняла, как ни прислушивалась. Ничего ей также не сказали слова «Псков» и «Новгород». Фрау Герта сидела рядом, злая и готовая всякий миг разразиться руганью. Ей новая должность, за исполнение которой обещали хорошо заплатить, уже более не нравилась. Да и неудивительно – везли вовсе не туда, куда обещали.
Она потому и подрядилась смотреть за полоумной девчонкой, что собиралась в Москву, к сыну, который имел там свою пекарню. А в Москве оказалась чума, и за ту неделю, что провели в Риге, сидя в трактире, как узники в тюрьме, эта проклятая чума добилась-таки своего: страшные слухи о ней взбаламутили всю Лифляндию. С одной стороны, то, что не доехали до Москвы, было великим благом, с другой – фрау Герта не на шутку беспокоилась за сына и маленьких внуков, с третьей – ей решительно нечего было делать в Санкт-Петербурге.
Поехали через Псков – и Эрика была немало удивлена и огромной городской стеной, и маленькими белыми церквушками, куда, казалось, и десять человек не поместятся. Спрашивать она не могла, хотя вопросов было множество.
Она твердо решила вернуться сюда – уже замужней дамой, с Валентином, и все узнать, все осмотреть. Может, даже написать путевые заметки, как делают многие дамы: сперва посылают родным с дороги длинные и подробные письма, потом из этих писем составляют целые книжки. Издать можно в Митаве, в типографии Стеффенгагена, ведь к тому времени родители уже простят Эрику и Валентина. Жаль, что они не переписывались – переписку тоже теперь модно издавать, после великого успеха «Новой Элоизы» все взялись за перо. А такой роман, как у Эрики-Вильгельмины фон Лейнарт и Валентина фон Биппен, с тайным обручением и побегом, не каждый день в Митаве случается! То-то проклятый барон фон Опперман позлится!
