– Занятно…
– Но сейчас Академия, скорее всего, закрыта. Я вчера узнал новость – вся гвардия отправлена в Москву. Там случился бунт…
– Да, я знаю. Вы рассказываете очень полезные вещи, господин аббат. Считайте, что по крайней мере одну бумажку из своего пухлого дела вы уже выкупили. Сейчас мы вместе поужинаем и обсудим ваши дела.
– От ужина не откажусь, – сказал Бротар. – Только, простите, буду есть лежа. Ведь принесут мне когда-нибудь мой кирпич.
Он вывернулся, он направил агента по ложному пути. Судя по беспорядочной жизни Мишки Нечаева, петербуржским помощникам господина Поля придется немало побегать за авантюристом, прежде чем обнаружится его непричастность к фальшивым ассигнациям. А к тому времени братья Пушкины получат формы и печати со шрифтами, наштампуют те триста тысяч рублей, о коих был уговор, Михаин Пушкин вместе с Федором Сукиным подменят фальшивыми ассигнациями те, которые через Мануфактур-коллегию должны пойти на оплату сделок с заграничными купцами и использоваться при отпуске российских товаров за границу.
Хорошее заведение Мануфактур-коллегия! Очень для такого рода приключений подходящее. Дивно, что его начальство само до сей комбинации не додумалось. Непременно этим русским нужен человек, который расшевелит, ткнет носом, растолкует выгоду. Бротар вспомнил свой долгий разговор с вице-президентом Мануфактур-коллегии Сукиным и невольно усмехнулся – вот ведь бестолковый трус…
Бротар похвалил себя за ловкость: кто его знает, что задумал этот господин Поль. Может, при покупке сведений у кого-то из российских чиновников в уплату пойдет новость о фальшивых ассигнациях. Им надолго разбираться станет! Лишь бы не прозвучали настоящие имена.
– Не нужна ли вам помощь? – спросил господин Поль в ожидании ужина.
– Нет, я сам управлюсь с полотенцем, – ответил Бротар.
– Я имею в виду – помощь по части вашей затеи. Вы ездили в Виан с Больвейресом, я знаю, и что тамошние фабриканты?
– Посмотрели на ассигнации и сказали, что раньше бумагу такого сорта не производили. Но ежели я дам им рецепт – изготовят. И стали расспрашивать. А откуда я знаю, что за дрянь кидают в чаны в Красном Селе, чтобы вышла бумага именно этой плотности и этого оттенка? Ведь до сих пор, как ни бьются, не могут сделать бумагу безупречно белого цвета, такого, чтобы у всех был одинаков.
– Да вы уж стали знатоком.
– Но мне, как вы понимаете, не бумага нужна, а формы со знаками. Больвейрес два часа пропадал, я ждал в трактире. Потом возвращается – все деньги, говорит, пришлось отдать за одно-единственное имя. Возле Саардама есть деревня Зандик, а там – вообразите, в деревне! – живет некий Генрих Каак, который отменно делает формы. Так что мы едем в Сардам. Может, договоримся, а нет – буду продолжать поиски.
Вошла служанка, молча накрыла стол белоснежной скатертью, положила салфетки, вышла.
– Мой кирпич! – крикнул ей вслед Бротар.
– Я могу прислать человека с хорошим экипажем, – сказал господин Поль. – По крайней мере, ноги ваши будут в теп ле. Но запомните, господин аббат, если вы попытаетесь как-то предупредить своего Нечаева или кого-то еще – это для вас плохо кончится.
И тут Бротар едва не ахнул вслух.
Он совсем забыл, что вскоре в Амстердаме появится Сергей Пушкин. Может статься он даже получил наконец паспорт и во весь конский мах мчится из Риги в Голландию.
Тихо, сказал себе Бротар, тихо, прежде всего – вкусный ужин за счет «королевского секрета». Перевести дух, выпить хорошего вина. И потом уже, выпроводив проклятого агента, подумать – как сделать, чтобы он с Пушкиным не встретился. Умнее всего было бы, если бы чертов картежник так и остался в России. Но он приедет… он приедет, а название гостиницы ему уже известно… нужно съезжать во что бы то ни стало!..
– Довершите благодеяние, господин Поль, посоветуйте мне более подходящую гостиницу, чем «Семь мостов», – сказал Бротар. – Тут дует изо всех щелей и место чересчур бойкое. А я нездоров…
– Я найду вам хорошую комнату, – пообещал агент. – Это несложно. И пришлю вам доктора. Здешние ветры – не шутка. Я боюсь, как бы вам не заполучить грудную болезнь.
Этот человек говорил так искренне, как если бы о лучшем друге беспокоился. Бротар содрогнулся – надо ж настолько быть преданным своему подлому ремеслу!
Тем забавнее, сказал он себе, тем забавнее.
Он уже совсем опомнился, собрался с силами, и задача переиграть «королевский секрет» показалась ему даже привлекательной. О том, для чего старому королю целый воз фальшивых российских ассигнаций, он даже не задумался.
Глава 8
Андрей Федорович
– Князь Черкасский, – повторила Эрика. – Князь Черкасский…
Главное было – помнить это имя, помнить всегда, во сне и наяву. Князь Черкасский, поручик Преображенского полка, он там такой один, ни с кем не спутаешь. Фамилия двойная, но первая часть чересчур мудрена для курляндской глотки.
Этого человека она убьет.
Ночная дуэль, подлый удар в грудь, потом – долгое умирание. Разве такое прощают?
Добрый офицер-измайловец, Фридрих фон Герлах, оказалось, знавал дядюшку Карла Фридриха Августа фон Гаккельна. Где-то они вместе воевали, в какие-то походы ходили – Эрика не поняла, о чем речь. Но это выяснилось уже потом, когда фон Герлах отпоил Эрику мадерой, которую слегка разбавил колодезной водой. И правильно сделал – от хмельного напитка Эрика, весь день не евшая, немного отупела.
Сперва в голове звучало лишь одно слово: «опоздала». Потом пришли и другие.
Она просилась к телу Валентина – последний поцелуй в мертвые губы, в этом и враг бы не отказал! Фон Герлах объяснил – полк чуть ли не в полном составе уходил в Москву, товарищи хотели проститься с Валентином по всем правилам – не откладывать же похороны до их возвращения. Валентин был католик – при измайловцах кормился некий патер, его подняли спозаранку, он сделал все необходимое. Фон Герлах был лютеранин, как и родители Эрики, но на отпевание сходил, все было хотя и устроено поспешно, однако очень, очень достойно!
Потом старый офицер предложил уложить Эрику в пустующем покое казармы, но она отказалась. Она хотела посидеть в одиночестве и хоть как-то собраться с мыслями, хотя после бурных рыданий это было мудрено. Измайловец вынес ей хлеб с солониной, и она, еще десять минут назад полагавшая, что должна усилием воли прекратить свою жизнь и соединиться с Валентином, принялась жевать, не чувствуя вкуса. Вкус, впрочем, был более или менее привычный – дома ей приходилось есть и ржаной хлеб, который пекли крестьянки, и настоящую солонину в гостях у дядюшки, который нарочно приказывал готовить на зиму бочонок так, как в армии, чтобы вспоминать молодость.
И вот она сидела на лавочке у казарменной стены, завернувшись в украденный плащ. У нее не было ничего своего – платье и туфли купил Михаэль-Мишка, нож и кошелек дал Гаккельн. Но она думала о мести – и эти мысли были сейчас ее главным богатством, они заставляли ее смотреть в будущее.
