– Бежать в полицейскую контору? – предложил Громов.
– Сперва – наверх. Может быть, я смогу оставить там знак для вас. Господа, вы единственные, на кого я могу положиться, вы – русские офицеры, дворяне… мне послал вас сам Господь…
– Мы сделаем для вас все, сударыня! – пообещал князь Черкасский и в потемках нашел руку Эрики. Она позволила сжать себе пальцы и втиснула князю в ладонь одну из двух записок.
Вторую записку Эрика, прощаясь, передала Громову.
Они были почти одинаковы:
«Сударь, я хочу встретиться с вами – только с вами. Приходите завтра в это же время» – такую просьбу получил князь Черкасский.
«Сударь, я хочу встретиться с вами – только с вами. Приходите через день в это же время» – такую просьбу получил подпоручик Громов.
Теперь оставалось молить Бога, чтобы эти два дурака не рассказали друг другу о записках.
Выпроводив их, Эрика медленно пошла наверх. Странные мысли рождались в голове – только что она ощущала себя победительницей, и вдруг праздник кончился, началось почему-то осмысление своей судьбы.
С того самого дня, когда она тайно обручилась с Валентином. С высоты сегодняшнего вечера, когда перед ней обозначился прекрасный путь ввысь, соответствующий ее способностям, нраву и красоте, желание стать всего лишь супругой молодого гвардейского офицера показалось каким-то детским, даже глуповатым.
Тогда я еще не знала, на что способна, говорила себе Эрика, тогда я была другой. Меня не закалила жажда мести, говорила она, я была глупой девицей из богатой усадьбы, которую научили рисовать и бренчать на клавесине. Первый же заезжий кавалер вызвал восторг, а восторг сельской красавицы непременно включает в себя мечту о свадьбе, иначе нельзя. А теперь… теперь…
Ей страшно было додумать до конца крамольную мысль: теперь, если бы Валентин воскрес, она отменила бы помолвку. Валентин был необходимой ступенькой на ее пути – и ступенькой, более не нужной. Впереди были другие – ведущие вверх, а эта осталась внизу.
Глава 19
Материнская забота
– Я должна побывать у родни, сударыня, – сказала Анетта. – Во что бы то ни стало! Он этого зависит вся жизнь моя!
Эрика посмотрела на худенькое личико, на сдвинутые бровки – и поняла, что затеяла гувернантка и компаньонка. С Анетты вполне бы сталось, накинув на плечи одеяло, растолкать Машу с Федосьей и выбежать на улицу – без теплой обуви, без денег. Она держалась из последних сил.
О материнстве у Эрики было смутное понятие. Она знала, что мать ее по-своему любит – любовь проявлялась в заботе. Кого еще так наряжали, кому еще дали такое светское воспитание? Выдать Эрику замуж мать хотела из тех же соображений – позаботиться, чтобы дочка стала хозяйкой богатого имения.
Любви, при которой один человек просто не может жить без другого человека, Эрика еще не знала. Разве что допускала любовь к мужчине – и то не к всякому, а к тому, кто мог стать женихом и мужем. Любовь к тому, кого можно гордо назвать своим – и едва не сойти с ума, если этого человека жестоко отнимут.
А маленькая Анетта любила мужа, который чуть не отправил ее на тот свет. Она утверждала, что муж не виноват, и к тому ж «у меня такого в заводе нет, чтоб сегодня любила одного, а завт ра другого!». Она безмерно тосковала по своему малышу. Она обожала родителей, скучала по своим теткам и кузинам, словом, была бы идеальной женой-домоседкой, если бы не черномазый младенец.
Эрика подозревала, что Анетта и ее как-то умудрилась полюбить, хотя они ссорились. Сама Эрика, если бы ее кто спас от смерти, относилась бы к тому человеку с благодарностью, но отнюдь не с пылкими страстями. А Анетта время от времени клялась ей в дружбе и преданности, что для Эрики было сперва очень странно.
Неизвестно, что бы предприняла Анетта, если бы компанию не покинул сердитый Воротынский. Он загадочным образом сманил с собой кучера Андреича. И оказалось, что некому ходить в лавки за съестным.
Нечаев куда-то съездил и раздобыл шубу – Маша, увидев эту шубу, сказала, что ее сняли ночью под мостом с пьяной купчихи. Размера она была нечеловеческого, а возраста – Мафусаилова, крыта сукном допотопного цвета, над которым потрудилась моль. Но делать нечего – Маше пришлось в этой шубе и в валенках, принадлежавших, видать, той же купчихе, ходить по лавкам с корзиной.
– Я должна побывать у родни и найти мою мать. Она уже знает, что случилось, Алеша рассказал ей. Конечно, она вступилась за меня, сказала, что я не могла ему изменить! Но этого мало – нужно что-то придумать, нужно показать Валериана докторам! – твердила Анетта.
– Но я еще не нашла такого выхода из этого проклятого дома, чтобы вы могли незаметно выйти и вернуться, сударыня, – сказала Эрика. Честно говоря, и не искала – она больше была озабочена интригой с преображенцами.
– Я знаю, сударыня.
После того как Нечаев понял, что Воротынский не вернется, он приказал Маше с Федосьей строже смотреть за дурой и ее гувернанткой. А Маша – баба здоровенная, лучше ее не злить. Они временно прекратили вылазки вниз – на целых три дня. Эрику огорчало, что она не может видеться с Громовым и Черкасским, но выручали уроки кокетства, преподанные гувернанткой-француженкой: иногда полезно исчезнуть, чтобы страсти вскипели. Она успела один раз встретиться с князем и один раз – с Громовым, и этого хватило, чтобы совсем заморочить им головы. Потом Эрика по ночам исправно рисовала углем цветочки на обшарпанной стене и развела целую клумбу.
Анеттино сердце все же не выдержало. И случилось это именно так, как боялась Эрика: вдруг оказалось, что Федосья возится в маленькой комнатке, Маша занимается стряпней, а шуба с валенками – на видном месте, и дорога открыта!
Совершенно без всякого рассуждения Анетта, не снимая домашних туфель, сунула ноги в валенки, схватила тяжеленную шубу – и на лестницу! Она даже не думала о том, как будет возвращаться. Господь непременно послал бы ей такую возможность – ведь бросать Эрику она не собиралась, не по-божески было бросать заносчивую и причудливую немку, которая спасла тебе жизнь…
Шубу она надела в рукава уже в переулке. Ходить с непокрытой головой замужней женщине стыдно, да и холодно, поэтому Анетта подняла стоймя воротник и поспешила на Невский.
Ее тетка, на которую она возлагала большие надежды, Прасковья Воронина жила на Аглицкой перспективе, которую только начали застраивать. Там тетка с мужем отгрохали такой особняк, что всю родню могли принять, ни в чем себя не стесняя. Мать Анетты, перебравшаяся с мужем в Москву, всегда там останавливалась, наезжая в северную столицу.
Анетта добежала до Гостиного двора, повернула на Садовую – и все прямо, прямо, только Сенную площадь пришлось обойти. Там такая суета царила, что Анетта попросту испугалась.
Город вообще казался ей тревожным – она уже которую неделю не появлялась днем на улице. Да и раньше пешком в этих краях не ходила – пешком разве что по Невскому или по набережным. Садовая была бесконечна, но в конце концов Анетта дошла до особняка неподалеку от Фонтанки и остановилась, чтобы справиться с волнением.
