– Я не знаю…
– Подумайте хорошенько. Мой друг, возможно, прав…
– Ваш друг – дитя, и он не может быть опорой для женщины. Вот вы – могли бы, и как я жалею, что вы мне не брат… от брата можно принять любую помощь…
– Ну так считайте меня братом, – предложил Громов, и как-то само вышло, что они обнялись.
Князь наверху, в полном соответствии с планом, потихоньку стал спускаться. Эрика услышала скрип хорошо ей известной ненадежной ступеньки и усмехнулась.
– Подумайте, – шепотом настаивал Громов. – Наверняка есть еще какая-то возможность. Мы можем отыскать и сдать в полицию вашего злодея…
– Нет, нет, это невозможно! – воскликнула Эрика чуть громче необходимого. – Не смейте и думать об этом! Я не хочу, не могу пойти на это!
– Но почему?
– Вам непонятно? Пустите же!..
Ничего не понимающий Громов пытался удержать девушку, а сверху уже сбегал князь Темрюков-Черкасский.
– Вот оно что! Вот кто этот подлец! – голос князя звенел негодованием.
– Князь, ты в своем уме? – узнав его, спросил удивленный Громов.
– Нет, это ты ума лишился! Когда девица знать тебя не желает, домогаться ее подлыми средствами – низость! Теперь я знаю – ты и третьего дня тут побывал!
– Я же внятно тебе сказал – ездил в Царское Село за телескопом, потому что господин Эйлер…
– Ты сюда своего слепого астронома не приплетай! Царское Село близко, дорога отменная, а ты весь вечер пропадал!
Эрика бросилась к князю на шею с криком:
– Ради Бога, ваше сиятельство, ради Бога! Я же просила, я умоляла!..
– Вот теперь я вас понял, – ответил ей князь. – Так вы любите меня?
– Да, люблю, я с первой встречи вас полюбила!
– А этот господин пытался вас склонить к непотребству, угрожая, что выдаст вашему злодею Менцендорфу?
Громов онемел.
– Вы не должны были спускаться! Я сама бы все уладила, – отвечала Эрика. – Вам это ни к чему, я не могла допустить!.. Все бы уладилось!..
При этом она прямо-таки повисла на князе.
– Тут недоразумение, – едва выговорил Громов. – Не думаешь же ты, что я, бывши столько времени твоим другом…
– Другом? – князь от близости любимой женщины утратил всякое соображение и понимал одно: нужно явить себя неслыханным героем, прямо-таки фаворитом Орловым, одолевшим бунт и чуму. – Не друг ты мне! Все говорили, один я, дурак, не верил! Что ты ко мне липнешь из-за титула и денег!
– Что?.. – спросил Громов.
– Из-за денег! Что ты – подлипала, за мой счет нажиться хочешь! Весь полк смеется! С чего бы такая дружба?! А ты – подлипала! – князь, распалившись, отстранил Эрику, и она не возражала.
– За это зовут к полю! – перебил Громов.
– Так я того и добиваюсь! Биться не на жизнь а на смерть! Чтобы ты полк своей подлостью позорил? Да я своей рукой тебя заколю!
Князь выкрикивал обидные слова, а Эрика стояла, прислонясь к стене, и улыбалась. Она добилась своего – и лучше бы эти двое закололи друг друга, а она скрылась, зная, что уже никто ее не выдаст.
Ссорились гвардейцы по-русски, и Эрика слов не поняла, а если бы поняла – еще более бы порадовалась: за «подлипалу» благородный человек мог и на тот свет отправить без угрызений совести.
– Если зал открыт, можно драться там, – сказал Громов, повернулся и сбежал с лестницы.
– Ваша любовь будет мне наградой! – воскликнул князь, еще раз поцеловал Эрику и впрыприжку понесся следом.
Она побежала за дуэлянтами, очень беспокоясь, что они не захотят биться в потемках и отложат это дело до утра, у нее же как раз был припасен свечной огарок.
Когда она вошла в зал, они уже стояли с обнаженными шпагами. Тьма им не была помехой, к тому же, окна глядели на Невский, а там еще горели фонари.
– Князь, скажите, что это было неудачной шуткой, – потребовал Громов. Но повадка и интонация старшего только разозлили юного дуэлянта.
– Из-за меньших оскорблений убивали! – отвечал он. – Ан гард, господин подлипала!
Шпаги скрестились.
Громов бился, разумеется, лучше князя и до поры отбивал наскоки. Князь выкрикивал слова, которых Эрика не понимала – и хорошо, что не понимала.
– Ну, с меня довольно! – крикнул Громов и, видимо, перешел бы к красивой и смертельной атаке, но тут зал осветился сверху.
– Выйти из меры! – раздался властный приказ.
На хорах стоял капитан Спавенто с фонарем.
И в эту же минуту в зал вошел Арист с обнаженной рапирой – длинным фламбержем, которым можно не только заколоть, но и наставить порядочных синяков.
– Давно мы за вами наблюдаем, господа, – сказал Арист, разумеется, по-русски. – И имеем полное право знать, что за интриги плетутся на лестнице возле жилья капитана Спавенто! Видно было, к чему дело идет! Хотите знать, кто вас столкнул лбами, как двух молодых козлов?
– Но оскорбление… – начал Громов.
– Молчите! Я думал, вы умнее! – Арист встал так, чтобы при необходимости разнять бойцов.
Эрика огляделась – она стояла в темном углу, почти незаметная, а вот капитан Спавенто наверху был отлично виден. Он кому-то передал фонарь, перелез через балюстраду, повис на руках и ловко соскочил. Тут же у него в руках оказался фламберж, подхваченный со стола.
Стало ясно, что сейчас дуэлянтов начнут мирить – и, чего доброго, помирят. А в разговоре они много чего могут сообщить…
Эрика выскользнула из зала, единым духом взбежала наверх и спряталась за дверь. Сердце колотилось, а в голове было одно – злость. Все шло, как по маслу! Все было прекрасно! Они схватились драться! Громов был оскорблен до глубины души! Громов просто обязан был убить князя, и убил бы, непременно убил бы! Если бы не эти подлые фехтмейстеры со своими длинными рапирами! Какой дьявол их принес?!?
И тот, третий, разглядеть которого в темноте было невозможно…
Эрика еще несколько раз помянула всех чертей, которых для таких случаев приберегал покойный Эбенгард фон Гаккельн, и ей немного полегчало. Она прокралась вдоль стены, прислушалась, приоткрыла заветную дверь – и через минуту была уже в квартире.
Сейчас нужно было пробраться в маленькую комнатку, где ей полагалось спать сном невинного младенца. Время позднее – все, пожалуй, уже в постелях…
Оказалось – один человек не спит. Это был Нечаев. Он сидел за столом и молча пил. Что-то, видать, стряслось.
Эрика вспомнила, что ведь и в нем, отменном фехтовальщике, видела мстителя. Так, может, еще не все потеряно?
Она тихонько подкралась и обняла его за плечи – дуре все позволено.
– Плохи мои дела, обезьянка, – сказал Мишка, сажая Эрику к себе на колени. – Совсем плохи. Ее увезли – и теперь она уж никогда тут не появится. Все я, дурак, проворонил… а ведь я люблю ее, обезьянка…
