Она принялась лихорадочно что-то искать в своей сумочке. Это был медальон, который сестры из Нотр-Дам-дю-Бон-Консей вручили ей при крещении в монастырской школе Валь-Жальбера. Судорожно сжав в руках скромное серебряное украшение, она предалась молитве всей душой.
Час спустя Эрмина, казалось, делала те же движения, опустив руки в ларец с жемчужным и хрустальным колье. Это был момент, когда юная Маргарита, опьяненная комплиментами Зибеля, друга ее брата, любуется своим отражением.
Ах! Я смеюсь, глядя на себя,
Такую красивую в этом зеркале…
Это ты, Маргарита, это ты?
Ответь мне… ответь скорее!
Нет, это уже не ты! Нет… нет.
Это уже не твое лицо…
Это дочь короля…
Это уже не ты…
Это дочь короля,
Которой все поклоняются!
Ах! Если бы он был здесь
И видел меня такой!
Я бы ему понравилась…
Зрители партера и лож зачарованно слушали. Красота сопрано была несомненной, и завсегдатаи Оперы никогда еще не видели такой обворожительной Маргариты. Сияние ее потрясающих голубых глаз было видно издалека, а мужчины, сидящие в ложах, с удовольствием наслаждались трепетом молочно-белой груди, представлявшейся им полной и упругой. Но настоящих знатоков прежде всего покорили чистота и мощь ее необыкновенного голоса.
Эрмина брала высокие ноты с неизменной сияющей улыбкой, талантливо изображая девушку, поддавшуюся кокетству, а значит, готовую уступить и другим соблазнам.
Здесь, в Париже, не знали ее квебекских прозвищ Снежный соловей, или Соловей из Валь-Жальбера, кроме Жака Руше, который из своей ложи наконец понял смысл этих сравнений. Он уже планировал подписать с ней контракт, несмотря на войну, чтобы заполнить зал в летний сезон.
Из-за кулис Жанина тоже наслаждалась необыкновенной чистотой голоса и теплотой тембра этой Маргариты.
— Такие голоса, — поделилась она с машинистом, — услышишь нечасто. Будь я на ее месте, давно бы зазналась, но она такая простая, ни капли самодовольства.
— А какая красотка! Говорят, у нее шашни с бошем, полковником?
— Идиот! Не верь сплетням и не суди по внешности. Эта девушка — чистый хрусталь с головы до ног. И внутри тоже.
На сцене Эрмина с блеском заканчивала сложную арию, которой так опасалась. Раздался шквал аплодисментов, в то время как другая певица, исполнявшая роль соседки, выходила на сцену. Обычно публика дожидалась для этого окончания акта. Но полковник Рибер фон Леебе нарушил сложившийся порядок вещей, первым захлопав в ладоши, и многие его поддержали. Впрочем, тишина быстро восстановилась и продержалась до антракта.
Эрмина с облегчением увидела, как закрывается тяжелый занавес из красного бархата. Она немного расслабилась, одновременно счастливая и взвинченная. Жанина ждала ее в уборной.
— Я приготовила вам чай, но, если вы хотите чего-нибудь прохладного, я могу сбегать. Позвольте мне вас расцеловать! У вас голос… золотой, ангельский — не знаю, как еще его описать.
— Спасибо, Жанина. Я ужасно нервничала, но сейчас мне уже лучше. Надеюсь, месье Руше доволен.
— Было бы странно, если бы он не был доволен. Жаль, что Октав это пропустил. Уверяю вас, это ненормально.
Жанина встряхнула своими темными волосами, завитыми и уложенными по моде: заколотыми двумя гребнями у висков с одним большим локоном надо лбом. Парижанки не отступали перед невзгодами и удваивали усилия, чтобы оставаться элегантными, всегда подкрашенными — верными своей репутации красивых женщин. В прямой юбке и обтягивающем пуловере, с красным платком, повязанным вокруг шеи, гримерша не была исключением.
— Не переживайте вы так, — сочувственно произнесла Эрмина. — Мы живем в странное время, когда наши любимые мужчины подвергают себя огромному риску. Нам тоже следует набраться мужества.
— Да, вы правы! Скажите, я могу называть вас по имени? «Мадам» звучит как-то фальшиво: ведь мы одного возраста, даже если вы великая артистка, а я мелкая служащая.
— Разумеется! Я нуждаюсь в дружбе, мне так одиноко во Франции! Я безумно скучаю по детям и мужу.
В дверь тихо постучали, и в комнату ворвался Октав Дюплесси, в костюме-тройке и фетровой шляпе. Он выглядел взволнованным. Жанина бросилась к нему, но он жестом остановил ее.
— Нет времени на нежности: Ксавье только что арестовали. Мы должны уехать отсюда сразу после окончания оперы, и то сильно рискуем. Эрмина, сохраняйте спокойствие, пойте восхитительно, как вы умеете это делать, но, лишь только опустится занавес, быстро переодевайтесь и незаметно выбирайтесь отсюда. Ты с нами, Жанина. Мы едем в провинцию, тем более что я получил важную информацию. Дельбо локализован, он пытается добраться до Бордо, чтобы посадить на корабль еврейскую женщину и ее сына.
— Боже мой! — прошептала Эрмина. — Он жив?!
— Господи, если бы он умер, я не говорил бы о нем в настоящем времени! — вышел из себя импресарио. — Эрмина, ради бога, не дрожите как осиновый лист! Вы должны быть спокойной, естественной, чтобы не вызвать подозрений. Все просто: если Дюбуа назовет мое имя, вы тоже будете в опасности. Вы хотите подвергнуться пыткам? Нет? Тогда делайте то, что я вам говорю, и без истерик. Я все предусмотрел на этот случай с момента вашего приезда во Францию. У нас троих есть фальшивые документы, я взял с собой деньги. По пути заскочил в ваш отель и забрал ваш чемодан. Извините, если забыл какие-нибудь безделушки. За несколько банкнот парень с ресепшена дал мне ваш ключ и телеграмму, которую родители отправили вам в районе обеда.
Эрмина выхватила у него из рук прямоугольный голубой листок и распечатала его. Поначалу текст показался ей непонятным. Она тихо прочла: «Мина, если поедешь в турне, то заезжай к кузену в Монпон».
Жанина закурила сигарету, тогда как Дюплесси раздраженно поморщился.
— Могли бы рассказать мне об этом кузене!
— У нас нет никакого кузена во Франции, насколько мне известно, — возразила Эрмина. — Где находится Монпон?
— В Дордони, возле Кутра. Это не очень далеко от Бордо.
Она опустила свои голубые глаза на сообщение, затем с решительным видом посмотрела на импресарио.
— Значит, мой муж там, — сказала она. — Мы знаем, где его искать. Господи, я бы хотела поехать прямо сейчас!
— Эрмина, вы бредите, — вполголоса бросил Октав. — Откуда ваша семья в Валь-Жальбере может располагать такими сведениями?
— Благодаря Кионе, — ответила она. — Не задавайте мне вопросов, у меня нет времени на них отвечать. Антракт заканчивается. Мне пора возвращаться на сцену.
Она вышла из комнаты, возбужденная до предела, и тут же наткнулась на немецкого полковника. Должно быть, он выпил спиртного в фойе, где мужчины курили и общались, поскольку сейчас он изъяснялся по-французски гораздо хуже. К тому же он стал более настойчивым.
