– Все мы рабы в той или иной степени, – вздохнул священник. – Ты хотя бы честен. Есть в тебе то, чего нет в других. Все лгут, все изворачиваются, а ты прямой, как клинок. Одному тебе верю, хотя и знаю, что если понадобится – перережешь мне глотку и не посмотришь, что мы с тобой дружим двадцать лет.
– Что-то плохой у нас сегодня разговор, друг мой! – Лаган отложил недоеденное печенье, откинулся на спинку кресла и замер, прикрыв глаза. – Грустный разговор. Никогда ты еще не был таким… злым.
– Старею, наверное, – пожал плечами священник. – Задумываюсь – а для чего я живу? Для того чтобы нарисовать пять десятков картин? Чтобы испечь очередное печенье? Что оставлю после себя? Да, много лет мы с тобой обсуждали все, что угодно, не касаясь того, чего касаться нельзя. Но вот назрело, да… Когда услышал про этого паренька… Сколько их было, таких пареньков? Сколько еще будет? Сколько крови прольется, чтобы очередной вельможа купил очередной особняк? Почему в мире потоком льется зло, и нет ему конца? Ты не сердись, друг мой, я не про тебя. Ты сам жертва, я все понимаю. Но этот поток зла… ты не устал от него?
– Устал. – Лаган бросил эти слова неожиданно для себя самого и понял, что говорит искренне, от души. Слова сами вырвались, будто ждали, когда он их освободит.
– Устал, но это ничего не значит. Завтра утром пройдет Ритуал. Один из многих, которые я пережил. Но, наверное, последний. Для меня – последний. Никому не говорил, тебе скажу – уйду. Надоело все. У меня есть хорошее поместье, есть земли, подаренные Императором. Хороший доход. Буду жить, любоваться закатом… может, картины начну писать, как ты, например. Одобришь?
– Нет, конечно! – фыркнул священник. – Твою мазню нельзя никому показывать! Вот если бы ты мечом рисовал – вот тогда бы ты выписал красивейшие пейзажи. Кистью же… ужас!
– Да ну тебя! Критик проклятый! – усмехнулся Лаган и, грохнув кружкой по столу, потребовал: – Вина давай! Чего ты мне свою мочу наливаешь! Вина! Выпьем, я и расскажу тебе про Звереныша. Если интересно, конечно…
– Мочу, мочу… не понимаешь ты ничего, грубый мужлан! Вот видно, что ты неученый простолюдин, и больше никто! Вина ему… Ладно, налью, но если ты скажешь, что это плохое вино, – я засуну тебе в рот все эти плюшки и утрамбую ногой! И не дам запить! Давай, рассказывай о парне… любопытно, что за чудо попалось в твои сети.
* * *
– Мда… интересно… Говоришь – спятил? Все мы немного сумасшедшие, да… Я вообще считаю, что ни одного нормального человека нет на всем белом свете! Вон, Дондокс, – как начнет свои лекции, хоть беги! Достанет своими рассуждениями о науке, магии и всякой такой нудятине!
– Не хуже, чем ты, – невозмутимо заметил Лаган, допивая кружку легкого красного вина. – Ты где такое вино берешь? Скрываешь, мерзавец! Как-нибудь отхожу тебя плетью, тогда точно выдашь тайну!
– Не выдам. Не приставай! Там всего десять бочонков делают, к столу Императорской семьи! Немножко и мне перепадает. Не хмурься! Не ворую я у твоего Императора! Вот что творят с людьми проклятые маги… проклятый Ритуал! Ты сам-то понимаешь, что эта верность неестественна? Что это результат магии и снадобий? Молчишь? Хорошо хоть мне по башке не дал, и то спасибо… Ты вот что, если мальчишка выживет, пришли его ко мне, ладно? Он мне интересен, я хочу с ним поговорить. Может, и с головой улажу? Я научу его рисовать, говорят – это лечит душу.
– По тебе не видно. По-моему, от рисования ты еще больше сходишь с ума! Пришлю. Если выживет. Если выживет…
– Император после полудня приедет? Один или со свитой?
– Какая тебе разница? Это государственная тайна! Зачем спрашиваешь?
– Ой, ой – тоже мне, тайна! Вся столица знает, когда Император куда-либо едет. Разве у нас что-то скроешь? Проклятый город… ненавижу его. И службу ненавижу!
– Она приносит тебе хорошие деньги. Ты ни хрена не делаешь, пузо наедаешь, плюшки жрешь, а тебе за это денег дают. Разве плохо? На что ты жалуешься?
– Не жалуюсь… ворчу. Сам знаю… кому я нужен? Старый, толстый, нищий. Картины продать? Так обычное дело – художник становится известен только после того, как умрет. А я еще не собираюсь умирать. Тебе еще вина налить?
– Нет. Хватит. Пора мне. Как-нибудь еще забегу.
Лаган медленно поднялся. В голове приятно шумело, вино оказалось коварным – легкое на вкус, оно крепко шибало в мозг, путая мысли, заставляя мир вокруг качаться, будто во время шторма.
– Да уж забеги… совсем забыл старого друга. Я уж подумал, что ты наконец-то себе нашел достойную женщину, у нее пропадаешь. А ты вон что… суета, работа, всякая глупость, не приносящая радости и покоя.
– Как обычно, – кивнул Лаган и, махнув рукой на прощание, пошел к двери, огибая скамьи и табуреты, расставленные в зале храма. – Пришлю к тебе парня. Странный он, конечно… сомневаюсь, что ты найдешь с ним общий язык. Никто еще этого не смог – сидит, как одинокий зверь. Ни с кем не разговаривает. Холодный, как каменный. На моей памяти такого еще не было. Впрочем – все когда-то в первый раз…
* * *
– Подъем! – звонкий голос дежурного ворвался в мозг Адруса, и он, не раздумывая, вскинулся с постели, тут же сбросив с себя сон, готовый к любым неожиданностям. Впрочем, никаких неожиданностей не было с тех пор, как Щенка сняли с креста и оживили. Его покормили, выдали форму, отвели в казарму и больше не трогали. Других новоприбывших, пребывавших в счастливом ничегонеделании, тоже не трогали, в отличие от остальных, тех, кто в поте лица бегал, прыгал, фехтовал, тренировался в силовых упражнениях, на плацу. Новички удивлялись, обсуждали происходящее, выглядывая из окон, – наружу их не выпускали. После того, что перенесли мальчишки, безделье, сытость, чистая постель были раем на земле!
Щенка никто не задевал, никто с ним не разговаривал, и его это вполне устраивало. Целый день, а потом и ночь он спал, прерывая свой дневной сон только для того, чтобы как следует поесть и сходить по нужде. Кормили здесь отлично – мясо, лепешек сколько хочешь, овощи – так кормят господ, а не рабов – радовались товарищи по несчастью. А еще говорили о том, что им повезло, и все могло быть гораздо хуже, что их ждет славное будущее, потому что Псов очень ценят в Империи – это знает каждый подданный Императора.
Когда Щенок не спал, он лежал с закрытыми глазами и прислушивался к тому, что происходило в казарме, слушал то, что рассказывали мальчишки – звук летел по всей казарме легко, проносясь из угла в угол, будто здание было специально построено с таким прицелом, чтобы от дверей можно было услышать все, что говорят в противоположном углу длинного зала.
Конечно, построили так не специально, но это свойство помещения позволяло Щенку подслушивать разговоры парней, практически не прилагая никаких усилий. Так он узнал, что некоторые «местные» рабы были проданы в рабство своей семьей, что не укладывалось в голове у свободного роста – как можно продать своего сына? Или свою дочь? Многодетная семья, попадая в стесненные обстоятельства, без зазрения совести продавала одного из своих детей, и даже те не видели в этом ничего странного – так выпал жребий, никуда не денешься.
