Словно в ответ на ее слова из залы долетел сначала грохот падения какой-то мебели, звон бьющегося стекла, а затем голос дяди Вадима с отчетливым сарказмом громко подвел итог:
- Доцент...
Тома с мамой опрометью бросились на звуки погрома. Навстречу им под ноги лохматой кометой вылетел ошалевший Василий и заметался, словно ища политического убежища, а потом галопом унесся на кухню. Я неуверенно топтался на месте. Уместно ли будет мое появление в гостиной в момент конфуза или пусть разберутся сами? Паническое «кровь!» Томиного папы и испуганные восклицания женщин разрешили сомнения.
В комнате царил натуральный бедлам. Валялся на боку, распахнув дверцу, шкаф. Противно хрустели под ногами заляпанные темной кровью осколки зеркала. Вокруг дяди Вадима бестолково хлопотали Томины родители, побелевшая Томка вцепилась в косяк. Сам пострадавший стоял над кучей битого стекла и с невозмутимым видом собирал в приставленную к согнутому локтю ладошку кровь, обильно стекавшую по предплечью.
Я протолкался к эпицентру. Так, косая рубленная внешней поверхности предплечья, в нижней ее трети... Выхватил из кармана платок и, туго натягивая, обхватил рану. Кровь мгновенно пропитала ткань, но бежать вниз почти перестала.
- Еще платок и вафельное полотенце, - скомандовал, не оборачиваясь.
Первой, как ни странно, среагировала Тома. Пяток секунд, и затребованное было у меня в руках. Я натянул еще один платок поверх первого. Протер полотенцем Вадиму предплечье, собрал кровь из ладони.
- Держите, - передал ему концы платков, что пеленали рану. - Держите плотно и пошли в ванную. Вата и бинты есть? Перекись? - обернулся к Томиной маме.
Ее отчетливо колотило.
Я добавил:
- И корвалол на сахар. Есть у бабушки?
- Валокордин... - она дрожащими руками потрошила домашнюю аптечку. - У Вадика что, сердце?!
- Сердце у него, определенно, есть, - подтвердил я, - но валокордин - вам.
- Ничего особо страшного, - подвел я итог минут пять спустя. Сделал бинтом перегиб, намотал последние три тура вокруг запястья и закрепил потуже. - Можно до травмпункта доехать, наложить пару шовчиков. Косметических...
Дядя Вадим потянулся, усмехаясь:
- М-да, славно поработали. Баста на сегодня. Люба, давай, мечи пироги на стол. И, это, дай мне, что ли, какую-нибудь Колину майку, - взглянул мельком на толпящуюся у двери в ванную взбудораженную родню и определил, - пожалуй, по коньячку сейчас будет самое то.
Роль пирогов за ужином исполнял жареный хек с картофельным пюре. После двух торопливых стопариков взрослых ощутимо отпустило, только мама Люба время от времени тревожно косилась на повязку, но та оставалась девственно белой.
Разговор, ради которого я и был призван, случился уже ближе к чаю и был короток.
- Тебе, я слышал, сценарий для вашей агитбригады не понравился? - развернулся ко мне дядя Вадим.
- И режиссер тоже, - добавил я.
- А тот-то что? - уточнил он с самым простодушным видом.
- А на Тому заглядывается, - в тон ответил я.
Взрослые дружно заржали.
- Ну, это - не преступление, - ухмыльнулся дядя Вадим.
- Да он эту халтуру с серьезным видом делает. Не ощущает пошлости сценария. Нет внутреннего слуха. Как та мясорубка, которой все равно, что молоть, лишь бы не заржаветь, - к разговору я готовился и аргументы припас. - Это хорошая иллюстрация застоя форм идеологической работы...
Дядя Вадим поднял руку, останавливая мой разгон.
- Верю, - сказал неожиданно миролюбиво, - вопрос в другом. Ты как, поговорить или можешь что-то сделать? Говорунов на кухнях у нас хватает. Можешь - делай.
Я растерялся:
- Вот даже так, значит... - помолчал, потом признался, - неожиданно.
За столом воцарилась напряженная тишина. Я задумался, катая между пальцев мякиш черного хлеба. Мама Люба по-хозяйски оглядела стол и подкинула мне в тарелку еще один золотистый кусочек хека.
- Спасибо, - поблагодарил я. Поднял взгляд на дядю Вадима. - А мне дадут?
- Тебе, если возьмешься - дадут, - веско сказал он, а потом, уже совсем другим тоном добавил, - только учти: никакого подсуживания я не допущу.
- Это - правильно, - кивнул я, принимая условие.
«Харизматичный дядька», - мысли мои разбегались. - «Так. Ты искал легальную точку входа в систему? Вот, тебе ее предлагают. Правда пока непонятно, чем та мышеловка заряжена».
Рядом едва слышно шевельнулась Томка. Под столом на мое запястье легла ее ладонь, легла и чуть сжала мою руку.
- Хорошо, - решился я, - будем петь и танцевать осмысленно.
Пятница, 20 января 1978, вечер
Площадь Дзержинского
Из темноты, что нависала над уличными фонарями, плотно сыпал снег. Лохматые хлопья щекотали Жоре лицо, чувствительно задевали ресницы и холодили лоб. В московском воздухе, обычно подгаженном легким заводским смогом, вдруг прорезался чистый и свежий запах. А еще стало непривычно тихо - моторы, сигналы, все, что приходило с улиц - все глохло в этом снегопаде, как в вате. Слышно было лишь то, что видно, и это слегка нервировало.
Сам предстоящий отчет лишь бодрил Минцева. За свою работу ему не было стыдно, а то, что в животе несильно тянуло, точь-в-точь как перед сложным прыжком, так это привычное, родное чувство.
Глухую опаску, которая, понятно дело, была и глупой, и детской, будила стена снега за спиной. Конечно, после всего того, через что он прошел, нелепо и смешно озираться в центре Москвы - это не ночная сельва, вибрирующая жаждой голодной плоти.
Но с недавних пор невозможное, войдя в Жорину жизнь, стало обыденным. Высокая стопка прочитанной за год фантастики воспринималась теперь суровым соцреализмом - были, были на то основания. Мозг Минцева пришел в то странное состояние, когда за любой замеченной периферийным зрением мелочью, ранее не проскальзывавшей через фильтр бессознательного, он был готов признать сложные и далеко идущие последствия. Его теперь не удивляло ни видимое только краем глаз воскурение архаичных рун поверх обшарпанной стены в подворотне, ни скольжение нагих искаженных теней в облаках, ни, как сейчас, недобрый изучающий взгляд в спину из московского снегопада. Не удивляло, не пугало, но напрягало.
Жора не выдержал и оглянулся. Площадь словно вымерла, лишь у самого входа в Комитет распаренный солдат-срочник елозил по тротуару деревянной лопатой, пытаясь отвоевать хотя бы скромный плацдарм. Втуне - небеса тут же брали свое.
Он взглянул на часы. Пора. Похлопал перчатками по погонам, сбивая снег, и шагнул в здание. Действительно - пора.
В приемной Андропова в кресле для посетителей придремал Иванов, только что вырвавшийся с заседания «малой пятерки». Минцев забрал у дежурного офицера свою папку и тихо пристроился рядом, настроившись ждать. Но буквально через пять минут дверь кабинета распахнулась, выпуская моложавого полковника погранвойск. Иванов мгновенно встрепенулся, встал и с чувством потянулся. С интересом покосился на пухлую Жорину папку - за неотложными делами он не успел ознакомиться с последними заключениями экспертов, одернул пиджак и гулко скомандовал:
