- Да... Неожиданно, - растерянно посмотрел на свои папки. - Так докладывать?
Брежнев задумчиво оценил объем, потом уточнил:
- У тебя там все важное есть?
- Да, - Андропов вытянулся, преданно взглянул на генсека и торопливо заверил, - все полностью: и сообщения все, и результаты основных экспертиз, и предварительные выводы, и план оперативной разработки.
- Хорошо, - Леонид Ильич повелительно шевельнул бровью. - Оставь, почитаю перед сном. А пока скажи просто: за последние несколько недель подвижки есть?
- Есть, - с готовностью кивнул Андропов, - мы установили двухсторонний канал связи. Теперь можем задавать свои вопросы и получать на них ответы.
Брежнев чуть заметно напрягся, но в голосе его прозвучала лишь легкая небрежность:
- Что-нибудь уже спрашивал?
Юрий Владимирович тихо порадовался своей предусмотрительности.
- Только один вопрос: «кто вы»? - доложил он, преданно поедая глазами начальство.
Леонид Ильич аккуратно сбил столбик пепла в хрустальную пепельницу.
- Ответ был какой?
- Да, вчера получили: «советский человек».
- О как! - Брежнев вскинул брови. - Советский, значит... Да еще и человек.
Длинно выдохнул последнюю затяжку, вдавил окурок и приказал:
- Выясни, что значит для него «советский».
Эпилог
Воскресенье, 19 февраля 1978 года, позднее утро,
Ленинград, Невский проспект
Утром прошел обильный снегопад. Когда мы вынырнули из метро, нечастые пешеходы еще только начали натаптывать свои тропинки - пушистое полотно, что упало на город, оставалось почти девственно ровным. В воздухе танцевали редкие припоздавшие снежинки; их золотил свет, проливающийся сквозь тонкие полупрозрачные облака.
- Солнышко, нам туда, - я потянул Томку через мостик к Дому Книги.
Брови у девушки задумчиво съехались к переносице. Я покосился на нее с легкой иронией. Вчера пообещал ей свежих впечатлений, и теперь она пыталась, исходя из направления нашего движения, угадать, что бы это могло быть. Приятно, черт подери, что эта попытка заведомо обречена на неуспех.
Мы прошагали мимо входа в «Лягушатник», и на лице Томы отразилась легкая обескураженность. Похоже, она определила для себя это кафе-мороженое в качестве конечной точки нашего путешествия и теперь недоумевала - право, не к пышечной же на соседней улице я ее с такой помпой веду?
Подергала за рукав куртки, бровки умильно вскинулись домиком, смотрит от плеча, снизу-вверх. Ну, что за прелесть!
- Уже рядом, - заговорщицки шепнул я в ушко, чувствуя себя этаким Дедом-Морозом.
Свернули в, наверное, самый известный ленинградский проходной двор - здесь режут с Невского на Желябова, к той самой пышечной и Дому ленинградской торговли. Но вместо того, чтобы топать слева от Кирхи, я начал вспахивать неглубокую снежную целину, обходя здание с другой стороны.
- Там же тупик! - с недоумением воскликнула Томка.
- Только не для нас, - я посмотрел на нее чуть свысока, а потом воспользовался моментом ее растерянности и быстро чмокнул в аккуратный носик.
- Еще! - глаза ее светились счастьем, и цвет их был уже неважен.
Я прильнул к мягким губам, остро сожалея о том, что мы на зимней улице, а не в теплой безлюдной квартире.
Впрочем... Осталось каких-то метров пятьдесят. Поэтому целовались мы не долго - минут пять, а потом я подвел девушку к неприметной двери в стене и достал набор отмычек. Современные замки они не берут, но все довоенное с ними открывается влет.
Хотелось воровато оглянуться на окна жилого дома за спиной, но это было лишним. В конце концов, из Кирхи есть аж четыре выхода, и, если что, гоняться за нами будет милиция, а не Хунта. А вот Томка, сразу поняв, что я задумал, взволновано охнула и принялась испугано озираться.
Престарелая дверь не смогла оказать достойного сопротивления - раз, два, и я уже тяну ее на себя.
- Прошу, пани, - гостеприимно позвал девушку за собой.
Она постояла, прикусив губу, пару мгновений, а потом, отбросив все колебания, шагнула следом.
Чего было в этом больше?
Доверия мне? Той беспечности советских подростков, что не ждет гадостей от окружающего мира? Или же извечного женского любопытства, что сильнее осторожности?
Я не знал.
Прошли по темному коридору. Позвякивая связкой, я нащупал замочную скважину в следующей двери.
- Что там? - Томка взволновано задышала мне в затылок.
Я молча распахнул створку. На нас пахнуло легким запахом хлорки. По щекам, согревая, прошелся теплый и влажный воздух.
Мы, держась за руки, сделали несколько осторожных шагов вперед, выходя из-под трибун. Прямо под нами, казалось, повисла чаша бассейна, в рассеянном свете - чуть зеленоватая, словно в нее залили не воду, а стекло. Было темно, но не мрачно, и очень просторно - именно в таких местах порой украдкой живут чудеса.
- Ой... А я купальник не взяла, - Тома опустилась на колени и потрогала воду. - Теплая!
Почти невидимая до того гладь пошла легкой рябью.
- Жаль, можно было бы с вышек попрыгать, - я прищурился на парящую под далеким потолком десятиметровку, заново переживая детский страх, а потом махнул рукой в сторону высоких окон-арок за трибунами, - нам туда.
За последним рядом кресел на широкой площадке стояло два гимнастических батута.
- Вот, - погладил я край одного, словно это все объясняло.
Впрочем, так оно и было - в глазах у Томки сразу появилось понимание. Ноздри ее начали нервно вздрагивать, зрачки взволнованно потемнели.
- У нас есть час, - объявил я.
Мы торопливо сбросили куртки, обувь... Тома, поспешившая влезть на батут, остановилась, с показным недоумением глядя то на меня, то на свое платье. Я постарался скрыть легкую досаду улыбкой - сообразила-таки! Извлек из сумки треники и удостоился взгляда, в котором в равных пропорциях присутствовали и благодарность, и ироничное подозрение - довольно странная, надо сказать, смесь.
Взобрались на батуты - и через минуту воздух под крышей старой Кирхи разрезал восторженный девичий визг.
Ах, эта щенячья радость от непонятно откуда взявшейся свободы вытворять своим телом все что угодно! Мы беззаботно купались в воздухе, подлетая, казалось, к самому потолку. Толстые стены церкви надежно укрыли нас от рационального мира взрослых; далеким напоминанием о нем мелькала в прорезях окон притихшая на воскресенье Петершуле.
Потом я перебрался к Томке, и мы стали взлетать вместе, держась за руки, словно дети, и оглашая несчастный бассейн шальными криками. Время от времени нас бросало в воздухе друг на друга, и тогда мне приходилось призывать на помощь все свое самообладание, чтобы не сграбастать девушку в объятия прямо в воздухе.
