Более того: природа была настолько изобильна, что в распоряжении колонистов имелся резервный запас провизии, о котором они знали, но которым им ни разу не пришлось воспользоваться. Кругом лениво валялись и строили проходящим людям глазки тюлени и морские львы всех возрастов, ничего не подозревавшие и неопасные – за исключением самцов в брачный период. Они были чертовски аппетитны.
* * *
Роковым для колонистов могло обернуться то, что они почти сразу истребили всех сухопутных игуан, – но катастрофы, как показало время, все же не произошло. Это могло иметь крайне важное значение. Случилось, однако, наоборот. Гигантских сухопутных черепах на Санта Росалии сроду не водилось, а не то колонисты, вероятно, истребили бы их. Но и это не сыграло бы слишком большой роли.
Между тем в остальных частях света, особенно в Африке, люди вымирали миллионами, поскольку им посчастливилось гораздо меньше. Там годами не шли дожди. Прежде их выпадало много – теперь же, похоже, дождей больше не приходилось ждать совсем.
Хотя бы африканцы перестали плодиться. Это уже было неплохо. Хоть какое-то облегчение. Это означало, что в мире стало гораздо меньше чего-то, способного распространяться.
* * *
Капитан осознал, что канка-боно беременны, лишь за месяц до того, как первая из них родила. Родила первого зачатого там, на острове, человеческого самца, который вошел в историю под прозвищем, которое, в восхищении перед его мужской природой, дала младенцу пушистая Акико: «Камикадзе» – что по-японски означает «священный ветер».
* * *
Первым поселенцам не суждено было стать единой семьей. Однако последующие поколения, после того, как умерли последние из стариков, стали ею. Их объединяли общий язык, общая религия, общие шутки, песни и танцы и тому подобное – почти все унаследованное от канка-боно, и Камикадзе, когда ему пришла пора превратиться в преклонного старца, стал тем, кем никогда не был капитан: всеми почитаемым патриархом, а Акико – столь же почитаемой прародительницей.
И произошло это – образование идеально сплоченной семьи из столь генетически разнородного материала – очень быстро. Как чудесно было это наблюдать! Зрелище это заставило меня почти полюбить людей, даже такими, какими они были тогда, – с чересчур большими мозгами и так далее.
11
Капитан обнаружил, что одна из канка-боно беременна, только тогда, когда игра зашла уже слишком далеко, ибо никто, разумеется, не собирался ставить его в известность. Кроме того, все канка-боно так ненавидели его, главным образом за его расистское к ним отношение, что он их практически не видел. За водой, на его сторону кратера они приходили поздно ночью, когда капитан, как правило, уже крепко спал, чтобы избежать встречи с ним, и ненавидеть его они продолжали до самой его смерти, несмотря на то, что тот был отцом их детей, которых они столь любили.
Как-то ночью, однако, за месяц до рождения Камикадзе, капитану не спалось на их с Мэри ложе из перьев. Его большой мозг не давал ему покоя, заставлял ворочаться. В голове его созрел замысел докопаться изнутри кратера до водоносного слоя, отыскать течь и, таким образом, установить контроль над тем, на что еще ни у кого не было причин жаловаться: над напором воды в ключе.
По скромности этот инженерный проект, кстати сказать, мог соперничать с сооружением Великой пирамиды Хуфу или Панамского канала.
Итак, капитан встал с постели и отправился среди ночи прогуляться. Полная луна стояла в зените. Когда он приблизился к роднику, шесть находившихся там канка-боно похлопывали поверхность воды, наполнявшей до краев углубление, точно спину добродушного зверя, брызгали и вообще развлекались как могли. Им было так весело – в особенности оттого, что вскоре у них должны были родиться малыши.
При виде капитана веселье их прекратилось. Они решили, что на уме у него что-то недоброе. Но и капитану было не по себе – так как он был совершенно голый. Не ожидая встретить кого-либо в столь позднее время, он не позаботился накинуть свое одеяние из игуановой кожи. Так что впервые за десять лет, проведенных на Санта Росалии, молодым женщинам представился случай воочию увидеть мужские гениталии. Это зрелище невольно вызвало у них смех, и с этого момента они хохотали не переставая.
* * *
Капитан ретировался в свое жилище, где Мэри продолжала спать крепким сном. Смех индеанок он списал на счет их недалекости, и подумал, что, похоже, у одной из них в животе опухоль, паразит или какая-нибудь инфекция и что ей, несмотря на всю ее веселость, видимо, жить осталось недолго.
На следующее утро он поделился своими соображениями насчет этой опухоли с Мэри, на что та ответила очень странной улыбкой.
– Чему ты улыбаешься? – спросил он.
– Я разве улыбнулась? – опомнилась она. – о Господи, разумеется, улыбаться тут нечему.
– Такой раздутый живот, – продолжал он. – Это точно опухоль, не меньше…
– Я с тобой вполне согласна, – ответила она. – Поживем – увидим. Что нам еще остается делать?
– А она веселилась, – все не мог надивиться капитан. – и, похоже, совершенно не страдала оттого, что ее так разнесло.
– Ты ведь сам не раз говорил, что они не такие, как мы, – вставила Мэри. – Они мыслят очень примитивно. Стараются находить утешение во всем, что бы ни случилось. Они полагают, что все равно не в силах что-либо изменить, и потому принимают жизнь такой, какова она есть.
У нее в постели был с собой «Мандаракс». Она и пушистая Акико, которой тогда исполнилось всего десять лет, были единственными среди колонистов, кто еще находил этот аппарат забавным. Если бы не они, капитан, Селена или Хисако, считавшие его бесполезные советы, пустое умствование и тяжеловесные остроты издевательством над собой, давно бы вышвырнули его в океан.
А капитан и вовсе чувствовал себя лично оскорбленным после того, как «Мандаракс» выдал дурацкий стишок о капитане «Увесистого ставня».
И теперь Мэри с помощью компьютера подыскала соответствующую цитату, чтобы прокомментировать предполагаемое неведение той индеанки, которая была счастлива, несмотря на вздутие у нее в животе:
Самое большое счастье жизни состоит в неведении,
Покуда человек не познал горе и радость.
Софокл (496–406 до н.э.)
Мэри дурачила капитана способом, который я, как бывший его собрат по полу, вынужден признать самодовольным и низким. Доводись мне при жизни быть женщиной – я, быть может, считал бы иначе. Будь я в прошлом женщиной, меня бы, возможно, охватил восторг от тайного глумления Мэри Хепберн над той ограниченной ролью, которую мужские особи играли в размножении в те времена и продолжают играть поныне. В этом отношении ничто не изменилось. Самки все так же пользуются ими, тупыми увольнями, чтобы, когда настанет пора, те впрыснули им свою животворную сперму.
Тайная издевка Мэри позже стала открытой и вдвойне омерзительной. После появления на свет Камикадзе капитан, узнав, что это его сын, заикнулся было, что с ним обязательно следовало прежде посоветоваться. На что Мэри ему ответила:
