Мэри осмотрелась. Одеяло почти сползло с нее, так что еще немного – и обнажилась бы грудь. Где же ее платье?
Она же снова осмотрелась. На полу лежали корсет и кринолин, а под ними виднелась какая-то ткань. Ее платье…
Воспоминания постепенно возвращали ее к действительности. Да, она едва не погибла. И осознание этого было еще хуже, чем унижение, которое она чувствовала. Мэри могла погибнуть, но не от рук слуг из приюта для умалишенных и не от холода темных йоркских ночей. Она чуть сама себя не убила, находясь в безопасности и тепле герцогского особняка.
Мэри с трудом подняла на него глаза.
– Вы спасли меня, – прошептала она.
Зрачки Эдварда расширились.
– Я..? – Казалось, он был искренне удивлен. И во взгляде его вдруг появилась какая-то странная уязвимость – как будто он превратился в маленького беззащитного мальчика.
И тут Мэри решилась на то, чего давно уже не совершала, – собрав волю в кулак, взяла Эдварда за руку.
– Благодарю вас, – сказала она.
Герцог посмотрел на бледные тонкие пальцы, легонько сжимавшие его кисти.
– Будет достаточно, если вы поправитесь. Мне не нужна другая благодарность.
«Неужели я встретила идеалиста, романтика?» – думала Мэри не в силах поверить, что такие люди существовали.
– Эдвард, как бы печально это ни было, но я не думаю, что когда-нибудь приду в себя и полностью оправлюсь. После всего того…
– Вы оправитесь. Должны оправиться. Я заставлю вас… – В его темных глазах сверкнул гнев, и это немного обескуражило Мэри.
– Но почему? Зачем вам это?..
– Я так хочу.
– Ваши желания всегда исполняются?
– Всегда, – ответил герцог без промедления. Но в темных глазах таилась печаль, словно все его желания уже давно были забыты.
Мэри разжала пальцы и выпустила его руку.
– Я знаю человека, похожего на вас, – прошептала она.
– Похожего на меня?..
– Вы очень добры, Эдвард, пока все ваши желания неукоснительно исполняются. – В ее памяти всплыли глаза отца, полные ярости. Он был таким добрым и щедрым… пока все ему подчинялись. Но при малейшем неповиновении благодушие превращалось в холодную злобу, и он не ограничивался словами. Пока Мэри была его бриллиантом и жемчужиной, она этого не понимала. Бриллиант и жемчужина – так герцог называл жену и дочь. То были две его драгоценности, которые надлежало бережно хранить, а при малейшем недовольстве ими – сопротивлении – безжалостно ломать.
– Я тоже знавал таких людей, Калипсо. Но я не такой.
– Не жестокий?
– Могу быть, – без колебаний ответил Эдвард. – Человек в моем положении временами должен быть жесток.
Мэри вздохнула.
– Значит, вы не можете сделать меня лучше, Эдвард.
Он смерил ее пронзительным взглядом и проговорил:
– Я не стану принуждать вас к чему-либо. Наоборот, буду обращаться с вами вежливо, с добротой, и вы поймете, что заслуживаете гораздо большего, чем думаете.
Мэри криво усмехнулась.
– Я забыла, что такое вежливость, так что могу ее не оценить.
– Почему?
– Поговорим лучше о вас, Эдвард.
– Согласен, – кивнул он в ответ. – Так вот, я не получаю удовольствия от чужих страданий.
Как же ей хотелось ему верить! Но он явно чего-то недоговаривал… Казалось, герцог пытался убедить Мэри в том, что вовсе не похож на тех мужчин, которые ей встречались, но было ясно, что он причинял людям боль. И будет причинять. Именно поэтому она ни за что не скажет ему, какая из девиц мадам Ивонн дала ей настойку опиума. Было очевидно, что он кипел от гнева. И на всякого, кто навредил бы ей, Мэри, обрушилась бы его ярость – точно так же, как обрушивалась на нее ярость отца. Никто не смел обижать ни его «бриллиант», ни его «жемчужину» – только он сам.
– Позвольте мне помочь вам, – мягко настаивал Эдвард.
Мэри невольно вздохнула. Она вдруг поняла, что герцог Фарли так заботился о ней лишь по одной-единственной причине – им руководила сила, исходившая из глубин его томившегося сердца.
– А если позволю, будете ли вы готовы к тому, что вам не удастся добиться желаемого?
– Нет, Калипсо. В таких случаях я никогда не признаю поражения. – С этими словами он осторожно коснулся ее впалых щек.
В душе Мэри боролись два желания. Ей хотелось полностью отдаться мимолетному ощущению безопасности. А безопасность эта обязательно окажется мимолетной – отец научил ее тому, что человек может носить маску, скрывающую его истинную сущность, и лишь вопрос времени, когда и в какой момент он снимет эту маску. И еще ей хотелось бежать от неминуемых несчастий – их всегда приносили подобные люди.
Мэри пыталась отбросить сомнения, и ей на несколько мгновений действительно удалось почувствовать себя в безопасности. Закрыв глаза, она погрузилась в воспоминания о том времени, когда она полностью отдавалась радости и веселью. Тогда она была счастлива с момента пробуждения и до самого сна, да и сами сны были светлые, как и ожидавшее ее будущее любимой дочери герцога.
Но со временем она узнала, что каждая секунда той жизни была чудовищной ложью, готовой раскрыться по команде отца. И Мэри со вздохом вернулась в настоящее. Да-да, Эдвард будет решительно настаивать на том, что сможет сделать ее счастливой, – как бы она ни пыталась переубедить его. Так случалось, когда ее мать пыталась в чем-то убедить отца.
Мэри отстранилась от герцога и пробормотала:
– Мне нужно отдохнуть…
– Да, хорошо, – Он поднялся с постели. – Если вам что-нибудь понадобится, вызовите горничную. Я буду иногда приходить к вам, чтобы убедиться, что… что с вами все порядке.
Мэри с трудом изобразила благодарную улыбку. В конце концов, она действительно была ему благодарна.
– Спасибо, – прошептала она.
Герцог направился к двери.
– Эдвард!.. – вдруг позвала Мэри. – Вы уверены, что поможете мне?
Его рука лежала на позолоченной ручке двери. На лице же появилась улыбка.
– Да, уверен.
– А вы сами? – Боже, каждое слово, которое она произносила, казалось ужасной глупостью. Но Мэри не могла остановиться. – Вы сами, Эдвард, нуждаетесь в помощи? Позволите ли вы кому-нибудь помочь вам?
Мэри уже знала ответ, но ей хотелось его услышать.
Герцог долго смотрел на нее, и огоньки, мерцавшие в его глазах, постепенно угасали.
– Доброй ночи вам, Калипсо, – сказал он наконец и тотчас же вышел из комнаты.
Глава 8
Пробуждение приносило с собой горечь. Когда Мэри открывала глаза после дурмана, она страстно желала, чтобы у нее хватило сил в следующий раз выплюнуть опиум в лицо надзирателям. Пусть лучше изобьют ее до смерти! Но она все равно глотала зелье, и со временем оно стало ей необходимо. Она даже предвкушала дурман – и только после того, как опиумное опьянение проходило, ненадолго раскаивалась…
