Его большой палец небрежно потерся о тыльную сторону ладони.
– Учитывая, кем мы станем друг для друга, нам вполне можно пренебречь формальностями. Меня зовут Джозеф.
– Подозреваю, что мне удобнее придерживаться формальностей.
– А я уверен в результате, как бы мы друг друга ни называли, bella.
– Что ж, прекрасно, – раздраженно бросила она, потом выпрямилась и отняла свою руку, удивившись, что он ее отпустил. – Можете называть меня Сидони.
А почему бы ему и не отпустить ее? Он ведь добился, чего хотел: заполучил ее в свое полное распоряжение.
– Отлично. Просто мысль о том, чтобы нашептывать вам на ушко «мисс Форсайт», когда я буду погружаться в вас, чересчур возбуждающа.
Она вспыхнула от красочной картины, которую он нарисовал.
– Не говорите такие вещи.
Он улыбнулся с раздражающей ее ноткой торжества и шагнул ближе, возвышаясь над Сидони.
– Игра только начинается, а ты уже теряешь очко, bella.
На выручку ей пришел гнев. Может, он и относится к ее бесчестью, словно к неважной мелочи, но она не может воспринимать это с такой же легкостью.
– Полагаю, я привыкну к вашей вульгарности.
Его смех обвился вокруг ее оборонительной стены, как лоза, цепляющаяся за осыпающуюся каменную кладку.
– Уверен, что привыкнешь.
Меррик прошагал к двери и широким демонстративным жестом распахнул ее.
– Пройдем в столовую? – Он бросил на Сидони загадочный взгляд. – А потом мы могли бы прокатиться верхом.
Она покраснела как рак.
– Мистер Меррик…
Его улыбка сделалась шаловливой.
– Ну и кто из нас вульгарен? Мне надо осмотреть имение после бури, и я подумал, что ты захочешь подышать свежим воздухом.
Она промаршировала мимо него в коридор. Шесть дней – она будет свободна. И больше никогда не увидит этого распутного, раздражающего Джозефа Меррика.
Но эти шесть дней обещают муки почище адовых.
Когда Сидони вбежала на конюшенный двор, Джозеф разговаривал с маленьким худым мужчиной, держащим поводья двух породистых лошадей: кремовой арабской кобылы и крупного гнедого мерина. Не прерывая разговора, хозяин замка послал ей легкую улыбку. Она потратила на переодевание больше времени, чем они условились, но он не выказывал никакого нетерпения. И вновь Сидони задумалась: насколько не похожи друг на друга кузены. Уильям не выносит даже малейшего неудобства и накидывается на любого, кто задерживает его или мешает ему.
Последние годы, когда она занималась главным образом тем, что вела хозяйство Барстоу-холла, не подготовили Сидони к защите от опасного повесы. Когда-то она, должно быть, лелеяла девичьи мечты о том, что однажды прекрасный принц обратит на нее внимание. Возможно, Сидони этого не помнит. Как только она повзрослела достаточно, чтобы разобраться в сущности брачных уз, ее мечты стали более прозаичными: независимая полезная жизнь, когда решения принимает она сама и никакой мужчина не обращается с ней как со своей собственностью.
Грум склонил голову в приветствии и исчез. Меррик разглядывал ее с блеском в глазах. Это был отчасти мужской интерес, отчасти одобрение, отчасти что-то еще, чего она не могла истолковать. Он как будто задал вопрос, и она сказала «да», не зная, на что согласилась.
Сидони стряхнула беспокойное ощущение и вздернула подбородок. Руки стиснули изящный маленький стек.
– Вижу, ты нашла амазонку, – сказал он ничего не выражающим тоном.
– А вы, я вижу, готовы ко всяким случайностям во время визитов дам, – язвительно парировала она.
Когда Сидони увидела модную черную амазонку, разложенную на кровати – его кровати, – ей стало противно. Она убедила себя, что его интрижки ее не касаются, но неприятное чувство осталось.
Мелкие морщинки вокруг глаз Меррика указывали на то, что он прячет улыбку.
– Я никогда не привозил сюда любовниц, если это тебя волнует.
– Я не ваша любовница, – огрызнулась она, разозлившись, что он сразу же приписал ее раздражительность ревности.
– И все же. – Он внимательно оглядел ее. – Амазонка тебе впору.
– Слишком узка. Миссис Бивен пришлось перешивать пуговицы, поэтому я и опоздала.
– Ты более… щедро одарена, чем твоя сестра.
Она вызывающе посмотрела ему в лицо, глупо гадая, предпочитает ли он более изящную женщину. В сравнении с тонкой как тростинка Робертой она – валькирия.
– Роберта не ездит верхом, – отозвалась Сидони, твердя себе, что ей нет никакого дела до того, что думает этот негодяй о ее внешности.
Очередная пустая бравада. Она становится весьма искусной в этом деле.
– Я не настолько хорошо знаком с леди Робертой, чтобы знать о ее развлечениях… не считая пристрастия к карточным играм.
– Вы судите ее слишком строго. – Сидони сдержала порыв сказать Меррику, что ее сестра не всегда была такой нервной и надменной, какой он ее знает. Когда они были детьми, любовь Роберты была для Сидони единственным прибежищем от материнского равнодушия и отцовского презрения.
Он пожал плечами:
– Она была средством для достижения цели.
Губы Сидони плотно сжались.
– Это ставит меня на место.
Тыльной стороной ладони в перчатке он приподнял ее подбородок.
– Ты совершенно иной категории, bella.
Ласка – если это мимолетное прикосновение можно было так назвать – длилась всего мгновение, но Сидони прочувствовала ее до самых кончиков пальцев. Этот нелепый физический отклик не поддавался никаким разумным объяснениям.
– Да, я согласилась не сопротивляться вам, – сказала она с нотками горечи.
– День слишком хорош, чтобы ссориться, – легко отозвался он. – Давай я помогу тебе сесть в седло, а то Кисмет уже проявляет нетерпение.
Когда он ухватил ее за талию, Сидони испугалась, что руки его задержатся там, но он просто с захватывающей дух легкостью подбросил ее в седло. Прекрасная лошадь нервно переступила ногами, но тут же затихла, когда Джозеф успокаивающе заговорил с ней.
«Он имеет подход к женщинам», – подумала Сидони с новым всплеском негодования. Странно, что Роберта описывала его как жуткого урода, который может привидеться лишь в страшном сне. Она попыталась представить, как бы выглядел Меррик без шрамов, но они казались такой же неотъемлемой частью его, как и чувственный рот.
Он шагнул ближе и схватился за уздечку Кисмет.
– Сиди тихо, пока я подтяну стремена.
Джозеф сдвинул черные юбки девушки в сторону. Сидони с дрожью ожидала, что он прикоснется к ногам, но его руки целенаправленно затягивали кожаные ремешки. Эта уверенность сильных рук породила в ней какой-то странный внутренний трепет. Со спины Кисмет ей была прекрасно видна его буйная шевелюра. Она была иссиня-черной и растрепанной – еще одно указание, что он требует от окружающих принимать его таким, какой он есть.
