Одеревеневший и усталый, Джозеф слез с лошади. Не снимая сбруи, прислонился к тяжело вздымающемуся взмокшему боку Казимира. Было уже поздно – почти полночь. И холодина собачья. Он на ногах с самого рассвета, и это после того, как несколько дней спал урывками, а прошлую ночь и вовсе не сомкнул глаз. Покинув Сидони, он бежал из дома, бежал от соблазна в одну из полуразрушенных беседок среди заросшего парка.
Казимир тихо заржал и повернул голову, ткнув хозяина в безмолвном утешении. Компания лошади – это все, что он был в состоянии сегодня вынести.
О другой компании можно больше не беспокоиться. В огромном ожидающем его доме больше нет той единственной, кто дарила ему жизнь. Презрение окружающих и одиночество знакомы ему с детства, но никогда он не чувствовал себя дворняжкой, которую пнули в живот, куском дерьма, прилипшим к подошве его злейшего врага.
Ему было ужасно жаль себя.
Джозеф не мог призвать ту безрадостную, упрямую решимость, которая всегда помогала ему преодолевать превратности судьбы. Единственным ощущением было лишь мрачное предчувствие, что ему суждено быть одиноким до конца своих дней.
Этим утром он поступил правильно и благородно, отправив Сидони Форсайт назад, к ее семье, такой же невинной, как и в день приезда.
Почти такой же.
Нет, он не станет вспоминать ее наслаждение. Или поцелуи. Этот путь ведет лишь к страданию. Отец всегда говорил, что благородный поступок уже сам по себе награда, но сейчас Джозеф с превеликим удовольствием поспорил бы с этим мнением.
Он не знал, как долго стоял, прислонившись лбом к теплому боку Казимира, благодарный коню за его спокойствие и безмятежность. Но нельзя же всю жизнь прятаться на конюшне, как бы ему того ни хотелось. Действуя механически, он поставил Казимира в стойло и поплелся через замерзший, освещенный звездами двор к замку. Свеча освещала путь по безмолвному холодному дому. Привык же он к его безмолвию и холоду до того, как в его жизни появилась Сидони, привыкнет и сейчас.
Эта уверенность отозвалась пустотой.
Сегодня он может спать в своей постели. Но как выдержать, что простыни пахнут Сидони? Пока для него не будет подготовлена какая-нибудь другая комната, придется ему довольствоваться гардеробной.
Впрочем, какая разница? Вряд ли он уснет.
Даже сейчас, смертельно уставший после целого дня в седле, Джозеф сомневался, что сможет уснуть. В замке Крейвен, по слухам, водятся привидения. Для него по крайней мере уж точно. Воспоминания о Сидони поселились тут навечно.
Теперь, когда его коварный план потерпел полный крах, он может уехать. Беда в том, что ему не хочется никуда, где нет Сидони. Если б у него были силы, он взял бы пистолет и избавил себя от страданий.
Привычный к зловещей атмосфере большого зала, Джозеф вошел. Ничто, даже угроза встречи со злыми духами, не могла сравниться с холодом у него в душе. Он снова вернется к жизни. Со временем. Так бывает всегда, если только судьба не принимает совсем уж трагический оборот.
Джозеф был настолько погружен в тоску и уныние, что, только пройдя половину огромного зала, заметил огонек у дальней стены. Как это не похоже на миссис Бивен – оставить для него лампу. Она никогда так не делала, когда он пускался в загул. Впрочем, сейчас у него нет желания пить. Сегодня его тоску спиртным не унять.
Он двинулся вперед, чтобы погасить лампу… и резко остановился, словно натолкнулся на стеклянную стену, потрясенно осознав, почему тут горит свет.
– Сидони? – прошептал он, боясь, что, если заговорит слишком громко, она исчезнет. Сердце его стучало так, что просто удивительно, как этот звук не разбудил ее.
Если бы он был пьян, подумал бы, что ему примерещилось. Выходило, если только он с утра не сошел с ума, Сидони не воспользовалась возможностью уехать. Нет, вот она здесь, примостилась на двух жутко неудобных стульях.
Она пошевелилась, услышав свое имя, но не проснулась. Нетвердой рукой Джозеф поднял свечу, чтобы разглядеть ее. Подложив ладонь под щеку, Сидони свернулась калачиком, как кошка, под одним из его старых плащей. Густые ресницы на бледных щеках создавали впечатление невинности. Он почувствовал себя сатиром из-за того, чего хочет от нее. Вот почему он прятался в сырой каменной пагоде до глубокой ночи, проклиная своевольное желание, добродетельных женщин и свою обременительную совесть.
Черт побери! Ему надо было оставить Сидони записку, что она может уезжать. В те короткие часы, оставшиеся от прошлой ночи, он адресовал ей в мыслях тысячи слов, но поскольку их было недостаточно, не написал ничего. Он полагал, она сразу поймет, что он отказывается от своих притязаний на нее.
Почему же, бога ради, она не уехала?
Окружающие считают его человеком смелым, но Джозеф не был уверен, что у него достанет мужества отослать Сидони, когда она здесь, рядом. Оказывается, он ужасный трус. После всех сегодняшних усилий устраниться теперь ему все же придется сказать ей «прощай» в лицо. Перспектива пустить пулю в лоб с каждой минутой становилась все привлекательнее.
– Сидони, – повторил он настойчивее.
Глаза ее приоткрылись, и она сонно воззрилась на него. На миг он утонул в карих глубинах и почувствовал, что ужасно счастлив видеть ее, а все остальное – к черту!
Сидони спросонья не сразу сообразила, где она, но услышала, как Джозеф произнес ее имя, и один лишь звук его голоса наполнил ее бурной радостью.
Она смотрела на него, потрясенная, завороженная нескрываемой радостью у него на лице. А потом он выпрямился и отступил назад. Суровая холодность сковала его черты, и он стал совсем не похож на того мужчину, который только что улыбался ей, как своему самому дорогому человеку.
Ах, как бы ей хотелось быть его самым дорогим человеком!
– Что ты здесь делаешь? – резко спросил он.
Сбитая с толку и одеревеневшая на своем неудобном ложе, Сидони попыталась сесть. Миссис Бивен, должно быть, накрыла ее, пока она спала. Но все равно было жутко холодно. Она прижала к себе толстую ткань и вспомнила, как прошлой ночью Джозеф отдал ей свой плащ, чтоб защитить от бури.
– Уже поздно? – сипло спросила она.
– За полночь. – Он продолжал хмуриться. – Ответь мне.
Ей не пришло в голову солгать, чтобы спасти свою гордость. Какой смысл? Он все равно скоро узнает, что она прекратила всякую оборону. Сидони отвела с лица спутанные пряди. Должно быть, она похожа на пугало.
– Я жду тебя.
Он сделал нетерпеливый жест. Рубин зловеще сверкнул в свете свечи.
– Нет, я имею в виду, почему ты все еще в замке? Я думал, ты давно уехала.
Она вздрогнула. Он казался раздраженным. Крошечное зерно уверенности, что он не мог отвернуться от нее так резко, сморщилось. Она не настолько глупа, чтобы ожидать признания в вечной любви, но этот раздраженный незнакомец заставил ее съежиться.
