– Я подумала…
Он прервал ее еще одним гневным взмахом руки.
– Это безумие. Расписки Роберты у тебя. Я ожидал, что ты заберешь свое бесценное целомудрие и убежишь без оглядки.
Она вспыхнула, остатки сна окончательно развеялись. Да поможет ей бог, она совершила ужасную ошибку.
– Я подумала… – Голос ее сорвался, и она начала сначала: – Подумала, ты отдал расписки Роберты, чтобы я сама решила, чему быть между нами.
Рот его сжался.
– Именно поэтому я и отдал их тебе. Ты была свободна положить конец этому безобразию.
Его грубость граничила с враждебностью. Она знает его всего несколько дней, и его слова не должны были причинить ей такую боль. Она отринула гордость как бесполезную роскошь, когда решила бросить ему вызов, но теперь гордость не позволяла ей плакать перед ним.
– Мне следует уехать? – проговорила она дрожащим голосом.
– Именно. – Он отступил назад, словно ее присутствие оскорбляло его. – Но сегодня уже поздно.
Она поднялась на нетвердых ногах, чувствуя дурноту, жалея, что осталась, что пренебрегла недвусмысленным намеком и не уехала нынешним утром.
– Прости.
Он нахмурился. Неужели та улыбка, когда он только увидел ее, ей почудилась?
– За что ты просишь прощения? – В словах его звучала горечь, хотя она не понимала почему. – Я один во всем виноват.
– Прошлой ночью я вела себя как идиотка.
– Оставь, Сидони. – Голос его был усталым. Усталым и раздраженным всем этим. – Иди в постель.
Но она не пошевелилась, сама не зная почему. Хотя нет, она знала: из-за улыбки. И из-за того пронзительного воспоминания о выражении его лица в зеркале, когда он считал, что подверг ее опасности.
Что ж, сейчас он неплохо потрудился, изображая безразличие. Прошлой ночью он не был безразличным, и она ни за что не поверит, что он мог измениться за один день. Она расправила плечи и поглядела ему прямо в глаза.
– Почему ты отдал мне расписки Роберты?
Послышался типично мужской рык раздражения и отчаяния, но она отчего-то ни капельки не боялась его гнева.
– Бога ради, Сидони!
– Джозеф…
Она резко осеклась, когда он схватил ее за руку и потащил в библиотеку. К счастью, там горел огонь в камине. В холле царил такой холод, что ей мерещились привидения, подслушивающие их. Как только они вошли, Джозеф отпустил ее. Как провинившаяся школьница Сидони стояла, дрожа, на турецком ковре перед столом.
Но потом вздернула подбородок. Пусть он хочет, чтобы она уехала. Пусть находит ее присутствие нежелательным. Если что-то из этого правда, то – черт побери! – пусть прямо скажет ей об этом.
– Почему ты отдал мне расписки Роберты? – вновь спросила она непреклонным тоном.
– Чтобы ты уехала. – Он говорил не менее непреклонно. Кулаки его сжимались и разжимались – Джозеф негодовал.
Сидони собрала волю в кулак. Она знала, что это будет нелегко.
– А почему ты хочешь, чтобы я уехала?
– А почему ты хочешь остаться? Прошлой ночью ты готова была бежать куда глаза глядят.
Она вспыхнула.
– Ты знаешь, почему я убежала.
Он вздохнул и отвернулся, но она успела заметить вспышку безысходного отчаяния у него на лице. Нет, он совсем не такой непробиваемый, каким хочет казаться. Хрупкий лепесток надежды развернулся к свету и придал ей сил.
– Я знаю, что напугал тебя своим напором.
Чувство вины тяжелым камнем легло ей на душу. Почему, ну почему она была такой глупой?!
– Я убегала не от тебя.
Он бросил на нее недоверчивый взгляд.
– Выглядело именно так.
– То, что произошло… напугало меня. Я убегала от себя.
Она ждала какого-нибудь намека на понимание, но он молча прошел к окну и широко раздвинул портьеры, открывая залитые лунным светом скалы.
– Это бессмысленно.
– Нет, не бессмысленно.
– Сидони, послушай меня. – Джозеф вновь стал усталым, печальным и непробиваемым. – Иди в постель. Утром бери мою карету и поезжай куда хочешь, мне все равно – куда. Не знаю, чего ты надеялась достичь этим противостоянием, но то, что было между нами, закончено.
Теперь она была рада, что он не смотрит на нее. Она подозревала, что лицо выдавало ее отчаяние. Голос, которым она задала свой вопрос, был сиплым и неровным:
– Как оно могло закончиться, если еще не начиналось?
Джозеф вперил невидящий взгляд в окно, недоумевая, куда его занесло. Как странно, что снаружи сегодня царила спокойная красота, тогда как в душе его свирепствовала буря. Надо было ускакать куда глаза глядят и не возвращаться.
– Чего ты хочешь, bella? – спросил он с напускной леностью. – Крови?
Он услышал, как она подошла ближе. Ладонь ее легла на его руку. Она редко дотрагивалась до него, если только он не добивался этого обманом. И вот теперь, когда это ни к чему не могло привести, она – разрази ее гром! – поборола свою застенчивость.
– Я хочу… честности.
Он сдержал порыв встряхнуть ее. Даже сквозь рукав плаща ее прикосновение обжигало. Как ему хотелось вновь погрузиться в то оцепенение, которое владело им до того, как она появилась в его жизни! Но чего он сам хочет, не имеет значения. Этот урок он усвоил давным-давно. Джозеф с трудом удержался, чтобы не дотронуться до своих шрамов.
– Зачем? – в отчаянии вопросил он, стиснув в руке золотистую бархатную портьеру.
– Джозеф, поговори со мной. Вчера ты желал меня. Что изменилось?
Да, она, судя по всему, хочет крови. Он неохотно повернулся к ней.
– Я отсылаю тебя ради твоей же пользы.
– Означает ли это, что ты все еще желаешь меня?
Что сказать? Он мог бы солгать, но подозревал, что она ему не поверит.
– Я не хочу желать тебя.
Она подошла так близко, что ее запах, который и без того вечно преследовал его, ударил ему в ноздри. Лицо ее было бледным и напряженным.
– Я тоже не хочу желать тебя.
На этот раз Джозеф стряхнул ее руку и отступил назад, мысленно уверяя себя, что владеет ситуацией, хотя прекрасно понимал, что целиком и полностью в ее власти.
Какой безжалостной может быть прелестная женщина.
На ней все еще был его плащ. Он придавал ее внешности несообразно величественный вид. Взъерошенные волосы мило обрамляли хорошенькое личико. Зрелище было таким возбуждающим, словно она начала раздеваться перед любовником.
Он подавил стон. Самые что ни на есть «подходящие» мысли, когда он так отчаянно пытается быть благородным. Все его инстинкты кричали: Сидони здесь, впервые она, похоже, не против, и ковер вполне мягкий, чтобы совершить то, что у него на уме.
