– Я…
– Ну разумеется, не пришло. Может, я и имел неограниченный доступ к твоему телу, но помимо этого ты мне мало что доверяла.
– Не надо. – Сидони прикрыла глаза, словно ей невыносимо было смотреть ему в лицо.
Лицо ее было белым как полотно. Джозеф твердил себе, что не станет жалеть ее. И он не жалел. Но ее страдания все еще причиняли ему боль.
– Меня удивляет, что ты вообще отдалась мне. – Проклятье, ему лучше заткнуться. Немедленно. Понося ее, он только подтверждает, каким был легковерным идиотом. Столько лет не доверяя никому, он доверился Сидони. А она сделала из него болвана. – Полагаю, тебя разбирало любопытство. Или, может, ты чувствовала, что должна как-то компенсировать мне кражу моего наследства?
Она втянула воздух, что больше прозвучало как всхлип, но, надо отдать ей должное, не отступила.
– Прошу тебя, Джозеф, ты же знаешь, что все было не так.
Он засмеялся горьким смехом. Да поможет ему бог, ему остается либо смеяться, либо плакать, а он и без того уже достаточно унизил себя.
– Как выяснилось, я ничего о тебе не знаю. – Он понизил голос до язвительного самобичевания. – Я думал, что ты – единственное настоящее в моей презренной жизни, а выходит, ты – ложь, завернутая в красивую упаковку.
– Ты… ты несправедлив. – Сидони подняла голову и посмотрела на Джозефа с искрой вызова. – Роберта – моя сестра. А тебя я знала неделю, всего неделю. Узнав, чего стоила тебе твоя незаконнорожденность, я терзалась сомнениями, правильно ли поступаю. Меня все время это ужасно мучило.
Он отступил назад, чтобы разорвать то физическое притяжение, которое исходило от нее и влекло его к ней даже сейчас, несмотря на то что он только что узнал.
– Но не настолько, чтобы сказать мне правду.
– Я говорила тебе правду во всем, кроме этого, – прошептала Сидони, обнимая себя оборонительным жестом, который не должен был так кольнуть его совесть.
– Это обращает все остальное в ложь, – устало проговорил он. Джозеф злился, но злость была лишь тонкой защитой против опустошения, которое грозило раздавить его. Если бы он не любил ее, она не ранила бы его так сильно.
– Ты… – Слова давались Сидони с трудом.
Он поборол предательский порыв заключить ее в объятия и сказать, что все прощено. Потому что – пропади оно все пропадом! – он не может простить ее. Не может простить из-за отца, который умер сломленным человеком, вдали от дома, осмеянный обществом, которое когда-то почитало его, из-за издевок мальчишек в школе, обзывавших его мать грязной испанской потаскухой, из-за мучительной боли под ножом Уильяма, изуродовавшего его лицо, сделавшего его навсегда парией – отверженным, бесправным.
Сидони смотрела на него, и если бы он не был так решительно настроен не доверять своему восприятию этой женщины, то заметил бы, что его ярость разрывает ей сердце.
– Теперь ты ненавидишь меня. Я тебя не виню. Слишком поздно что-либо исправить. Ты прав. Мне следовало доверять тебе. Но даже если бы я не доверяла тебе, я должна была тебе сказать. Каждый день, что Уильям владел титулом с тех пор, как я нашла брачное свидетельство, я содействовала этой краже.
Сидони говорила так рассудительно. Джозеф не мог этого вынести. Он набросился на нее, желая только одного, чтобы она ушла и оставила его упиваться своим несчастьем.
– Надеешься вытянуть извинение?
– Нет. – После напряженной паузы голос ее прозвучал сильнее. Она походила на строгого каменного ангела. Да вот только нет в ней абсолютно ничего ангельского. – Джозеф, ненависть ко мне – сейчас не главное. Главное – какую пользу ты можешь извлечь из этой информации. Если ты скажешь, что нашел брачное свидетельство до своего визита в Барстоу-холл и потому отправился повидаться с Уильямом, ты убедишь власти, что у тебя не было мотива для убийства. Оказавшись перед угрозой потери титула, Уильям имел более вескую причину, нежели растущие долги, покончить с собой.
– Звучит как сказка, – саркастически заметил Джозеф, с трудом поборов желание скомкать брачное свидетельство и швырнуть им в нее.
– Но очень многое объясняет. Думаю, как только ты станешь виконтом Холбруком, все будут рады услышать торжественное заявление о твоей невиновности. – Сидони сунула дрожащую руку в карман своей поношенной накидки и вытащила еще одну бумагу. – Это подтверждает, что преподобный Траск был в Испании, когда твои родители обвенчались, и есть еще письмо, удостоверяющее подлинность его подписи на брачном свидетельстве.
Смотреть на нее было больно, мучительно больно. Его смущающие, сентиментальные мечты о жизни с ней рассыпались в прах. Он ненавидит ее. Ненавидит почти так же сильно, как и любит. Ему хотелось бы уничтожить эту любовь, но Джозеф понимал, что скорее эта любовь уничтожит его.
– Ты передала то, что хотела. Я больше не желаю видеть тебя.
Сидони побледнела еще сильнее, а он заглушил еще один непрошеный укол совести. Она заслуживает страданий. Она искромсала его сердце на куски. Хуже того, она походя и жестоко заставила его поверить, что кто-то может полюбить такое чудовище, как он. Вот в чем ее настоящее преступление. Он никогда не простит ее.
Лицо ее было мертвенно-бледным, в глазах стояли слезы, но она не отступала, как бы по-свински он ни вел себя с ней. Поколебавшись, Сидони шагнула вперед и положила письмо на стол у стены.
– Пожалуйста, послушай, Джозеф. Это твой ключ к свободе. Если ты скажешь, что отправился в Барстоу-холл рассказать Уильяму, что являешься законным наследником титула, люди поймут, что ты его не убивал. Наоборот, это у него был мотив убить тебя.
– И почему же я не упоминал об этом до сих пор? – спросил он, вновь прибегнув к сарказму, ненавидя себя, ненавидя ее, ненавидя все на этом проклятом свете. – Вылетело из головы?
Она вздрогнула от его тона, и он почувствовал себя подлым и мелочным из-за того, что изводит ее. Джозеф был так зол, что хотел разнести все к чертям собачим. Но поддевая ее, он как будто мучил котенка.
– Ты… – Сидони судорожно вздохнула. – Ты имеешь полное право сердиться. Но, пожалуйста, выслушай. Если ты скажешь, что ждал, чтобы рассказать семье Уильяма, и мой визит сюда это подтверждает, люди сочтут тебя скорее героем, чем злодеем. Человек, который, рискуя жизнью, заботится о чувствах скорбящей вдовы и осиротевших детей самоубийцы.
Она вздохнула и убрала волосы с лица. Они теперь были заметно растрепаннее, чем когда она пришла. Он вспомнил, как будто это было с кем-то другим, как притянул ее к себе, как сердце его подпрыгнуло от радости при виде нее. Когда она вошла, он почувствовал себя цельным. Никогда больше не испытать ему этого чувства.
– Какая трогательная история. И как далека от реальности.
Ее губы сжались.
– Не позволяй саморазрушительной злости взять верх, Джозеф. Как только ты все обдумаешь, то поймешь, что это дает тебе будущее. И имя. И способ избежать обвинения в убийстве.
