Джон не приходил к чаю – был, вероятно, слишком занят с суперинтендантом, и я не видел его с тех пор, как мы коротко встретились после ленча. Само собой, за ужином он не проронил ни слова на тему, более всего занимавшую мои мысли, однако после того, как дамы удалились, а де Равель, как и накануне вечером, тоже сослался на какое-то дело и ушел, напоследок метнув в меня злобный взгляд, я смог расспросить Джона хотя бы о том, что было известно ему самому.
Положение дел не обнадеживало. Несмотря на все старания Джона, полиция, похоже, пронюхала про мой предполагаемый интерес к Эльзе и склонна была отнестись к нему крайне серьезно. Джону задавали вопросы на этот счет, и хотя он сделал все, что только было в его силах, чтобы развеять заблуждение, будто я питал по отношению к ней хоть сколько-нибудь серьезные намерения, суперинтендант многозначительно покачал головой. Сведения он получил от горничной, которую допрашивал утром. Обычно и не осознаешь, до чего же хорошо осведомлены на кухне обо всем, что происходит в гостиной.
Суперинтендант докопался и до истории с бассейном. Опять же от горничных он услышал, что в тот вечер я промок и вынужден был переодеться, а от Эльзы Верити – от Эльзы! – узнал и все остальное. Посерьезнев еще больше обычного, Джон намекнул, что суперинтендант с радостью ухватился за это пустяковое происшествие как за мотив для меня воспылать жаждой мщения.
Что до Эльзы, то за ужином Этель упомянула, что суперинтендант побеседовал с ней, хотя в тот момент я не придал ее словам особенного значения. Теперь же Джон сообщил, что суперинтендант со всей учтивостью, но твердо настаивал на этой беседе или же на врачебном заключении, что мисс Верити не в состоянии разговаривать. Этель, хоть и держала бедную девочку в постели, понимала, что разговаривать та может, а потому вынуждена была с неохотою уступить, потребовав, правда, разрешения присутствовать при беседе, которая состоялась в спальне Эльзы. На это условие суперинтендант охотно согласился, так что в результате Этель пришлось молча сидеть в уголке и слушать, как с уст неразумной девицы слетают утверждения, одно другого опаснее для вашего покорного слуги. Я никак не мог винить бедняжку за то, что она попалась в искусно расставленные силки суперинтенданта. Да и откуда бы ей, не ведающей, что подозрение пало именно на меня, было осознать все значение ее слов, когда она, краснея, поведала о нашем с Эриком соперничестве за ее внимание и о последствиях этого соперничества.
– Так вы считаете, – наконец спросил я, – что в результате сегодняшнего расследования мое положение сильно ухудшилось?
– Уверен, черт побери, – уныло кивнул Джон. – Послушайте, не глупите, хватит уже донкихотствовать. Завтра же телеграфируйте своему поверенному.
Но я лишь покачал головой. На такой шаг я был еще не готов. Не разделял я и опасения хозяина дома о том, как бы на свет божий не выплыла правда об отношениях де Равелей и Эрика. Ибо хотя я считал, что доказательства моей невиновности не должны основываться на официальном признании чьей-то еще вины, однако в случае де Равелей с их взаимным алиби такой опасности не было. Собственно говоря, теперь я уже не возражал бы против того, чтобы вся эта история получила огласку (в конце концов, вопрос репутации людей посторонних не должен одержать верх над вопросом собственной жизни и смерти), если уж иначе полиция никак не способна осознать, что были и иные мотивы для убийства Эрика Скотта-Дэвиса – мотивы, по сравнению с которыми мой ничтожный мотив все равно что красные чернила на фоне кларета. Но вызвать поверенного… нет! Я не мог избавиться от мысли, что он обнаружит не только то, что я бы хотел (то есть убедительные доказательства того, что я не делал того загадочного второго выстрела, которым, по авторитетному мнению полиции, и был убит Эрик), но и многое другое, и ситуация для меня только ухудшится.
Одно обстоятельство, поведанное мне Джоном, указывало, что суперинтендант все же не сбросил еще со счетов возможность, что виноват кто-то, помимо меня. Сегодня он проявил большой интерес к обрисованному миссис де Равель сюжету нашего представления: тщательно записал все подробности, засыпал Джона вопросами и вообще продемонстрировал, что считает эту нить достойной расследования.
– Он далеко не дурак, – подытожил Джон. – И чует, что здесь что-то неладное.
– Хотите сказать, он догадывается, что сюжет не настолько уж вымышлен, как можно подумать?
– Именно.
– А вы сказали ему, что авторство идеи принадлежит миссис де Равель?
– Нет, – медленно произнес Джон. – Не сказал. Как и не стал, разумеется, утверждать, будто это не так. Просто обошел щекотливый вопрос стороной. Я постарался создать у него впечатление, будто придумал все сам, – ну и, конечно же, я и вправду здорово приложил там руку. Прошу вас, Сирил, если выдастся случай, постарайтесь меня поддержать.
– Хорошо, – согласился я, хоть и не вполне понимал смысл подобной увертки.
В сложившихся обстоятельствах меня не слишком прельщала перспектива присоединиться к обществу в гостиной, но если бы я не пришел, это выглядело бы странно. Этель, разумеется, разговаривала со мной с обычной своей безмятежной доброжелательностью, Джон тоже, а вот оба де Равеля косились так, точно компания моя была им не по вкусу. Даже у Арморель вид был перепуганный. Я провел в гостиной крайне неприятные полчаса, а затем вернулся к свой рукописи, чувствуя себя вконец подавленным и вымотанным.
Для удобства я скинул пиджак и успел проработать минут двадцать, как в дверь легонько постучали, и в комнату скользнула Арморель. Я смущенно вскочил и торопливо натянул пиджак, но Арморель была слишком взволнована, чтобы обращать внимание на рукава моей рубашки.
– Пинки, – настойчиво произнесла она, – мне надо с вами поговорить. Приходите ко мне в комнату.
– Право же, – запротестовал я, – едва ли это… гм… благоразумно. Если вы спуститесь вниз, я чуть позже за вами последую. Можем прогуляться вокруг дома.
Арморель удивленно на меня посмотрела.
– Не понимаю я вас, Пинки. Вас что, смущают соображения приличия? Господи помилуй, да ведь и вправду. Поразительно. Как это у вас получается? Сперва пристрелить человека, а потом поднять такой шум из-за…
– Арморель!
– Да и не можем мы пойти погулять вокруг дома, это небезопасно. Я только что выглянула – на дорожке слоняется полицейский. Он наверняка за нами увяжется и подслушает каждое слово – уже ведь почти темно. Здесь тоже небезопасно. Такое чувство, что весь дом так и кишит сыщиками – будто они в каждом шкафу, под каждой кроватью. Вот-вот кто-нибудь приклеится ухом к замочной скважине!.. Моя спальня – единственное безопасное место, там они вас искать не станут. Слушайте… я сейчас пойду вперед, а вы приходите через пару минут. Только ради всего святого, крадитесь по коридор тихонько-тихонько и смотрите, чтобы вас никто не заметил.
– Милая моя девочка, право, из соображений вашего же блага…
– Да хватит уже! Через две минуты.
И не успел я снова возразить, как она уже исчезла.
