Миссис Морлок улыбнулась, словно и не заметила, что Ева так грубо оборвала ее.
— Конечно. Мой мальчик сейчас поднимется к вам, чтобы разжечь камин. А теперь прошу меня извинить. Отдыхайте.
Женщина ушла так же быстро, как появилась в номере. Ева с облегчением опустила плечи. В сумасшедшем доме она привыкла к неожиданным появлениям. К воплям по ночам. К крикам надзирателей. К царапанью дверей. Но этот непонятный обмен любезностями, сдобренный флером недосказанности… Нет, это было слишком.
— Ты расстроилась? — спросил Йен.
— Нет. — Она взглянула на кровать. Ее мышцы стали такими тяжелыми, как камни мостовой на улице за окном. Каждая частица тела молила ее скорее растянуться на матрасе и закрыть глаза, забыв обо всем. Вот только без ее лекарства о забвении можно было только мечтать. — Точно нет. Я просто очень устала.
Йен сочувственно качнул головой и сказал:
— И все-таки она права.
— Насчет чего? — спросила Ева, но только потому, что Йен ожидал от нее какой-то реакции.
— Насчет твоей одежды, — ответил он, указывая на мешковатую рубашку, которая заменяла ей платье.
Ева опустила голову и взглянула на изношенную ткань, скрывавшую ее наготу. А потом сказала с горькой улыбкой:
— Думаешь, меня в таком виде не представят королеве? А я вот, например, уверена: мой наряд поразит весь двор. — Она сделала реверанс, хоть ее ноги и дрожали. — Все, что мне нужно, — это пара перьев в волосы.
Она подняла руку над головой и пошевелила пальцами, изображая колыхание страусиных перьев.
— Ты так не думаешь?
Йен поджал губы. Он совершенно не знал, как реагировать на этот черный юмор. Похоже, его способность понимать шутки осталась где-то в Индии. Йен подошел к столу и посмотрел на поднос, а потом начал одну за другой поднимать крышки с фарфоровых тарелок. Пар от горячей еды облаком окутал его лицо.
— Выглядит удивительно аппетитно. Тебе надо поесть.
Запах бекона и копченой рыбы наполнил воздух. Ее желудок неприятно сжался.
— Я не хочу.
Йен нахмурился и взял в руки тарелку с рисунком, изображающим голландские ветряные мельницы.
— И все же надо заставить себя.
Еве было плохо от одной мысли о еде. У нее ломило все тело, а от запаха мяса сводило живот. Как он смел заставлять ее есть в такой момент?
— Сейчас мне нужна не еда.
Йен положил на тарелку порцию яичницы и возразил ей:
— Это именно то, что тебе нужно.
— Нет.
Ева сжала руки в кулаки, вонзая короткие ногти в кожу.
Странный огонь растекался у нее по всему телу. Ева не принимала настойку уже много часов. И сейчас она хотела ее. Нет, не хотела — отчаянно нуждалась в ней.
— Мне… мне нужно…
Ева закусила губу. Она точно знала, что ей было нужно. Но почему-то не могла признаться в этом Йену. Пока не могла. Еве и так было стыдно, что он видит ее такой — сломленной, истерзанной оболочкой ее прежнего «я».
С другой стороны, Ева не должна была стыдиться. Ведь настойку в больших дозах ей выписали врачи, а потом лекарство давали надзиратели в лечебнице миссис Палмер.
И все-таки Ева не хотела показывать свою слабость. Эти неприятные чувства лишь усиливали ее разбитое состояние. У нее дрожали руки, на лбу выступил пот.
— Ева, — твердо сказал Йен, — ты будешь есть. Сила приходит от сытости.
Ругаться было неразумно, но Евой вдруг овладел дух противоречия. Скрестив руки на груди, она спросила:
— Ты будешь мне приказывать?
Слова были глупыми, детскими, но Еву одолевала растущая тошнота, и она не совсем понимала, что делает. К этому состоянию вдруг присоединилось отвратительное ощущение, словно невидимые когти царапают ее кожу изнутри, требуя, чтобы она пошла на что угодно, но достала дозу лекарства.
Лицо Йена окаменело, а пальцы с такой силой обхватили тарелку, что Еве показалось, та сейчас треснет.
— Да, черт побери. — Он скрипнул зубами, стараясь держать себя в руках. — Я буду приказывать, если это пойдет тебе на пользу.
— А я не буду слушаться! — ответила Ева, хотя уже ненавидела себя за грубый тон. Она понимала, что зря упрямится, но не могла остановиться. Раздражение и неудовлетворенное желание взяли над ней верх. Почему она не может поступать так, как ей хочется? Ее желания опять не имеют никакого значения? Йен вытащил ее из сумасшедшего дома, но свободной она себя пока не чувствовала.
Йен сказал, что будет приказывать ей. Но он также говорил, что будет защищать ее. Да, Ева очень нуждалась в защите, но, похоже, за красивыми словами скрывалась очередная тюрьма, только более приятная на вид.
Лицо Йена потемнело. Он медленно подошел к ней, и Ева почувствовала, как его тело дрожит от напряжения, которое тот едва сдерживал.
— Если придется, я сам буду кормить тебя. Клянусь богом, я не буду стоять и смотреть, как ты себя губишь.
— Мне не нужна еда, мне нужно лекарство, — прошипела Ева. — Я плохо себя чувствую.
Йен обжег ее своим взглядом.
— Это мерзкая гадость — последнее, что тебе нужно.
Ева заморгала. Она медленно опустила руки, не сводя с Йена глаз. Судя по его лицу, он был настроен очень решительно. Когда Ева поняла это, то запаниковала еще сильнее, отчего желание выпить лекарство стало невыносимым. Оно властвовало над ней, заглушая голос разума.
Йен не мог так поступить с ней. Он должен понять, что настойка нужна Еве. Даже Томас понимал это. И доктора, и надзиратели в лечебнице тоже. Только настойка могла притупить боль в сердце, которая мучила Еву, словно туда насыпали толченого стекла.
— Но… — начала она.
Наставив на нее указательный палец, Йен заявил:
— Ты больше не будешь пить этот яд.
Еве захотелось укусить его. И хотя ее глаза горели, а душу охватил приступ паники, она собралась с силами и крикнула:
— Я не ребенок!
— Правильно. И я не буду обращаться с тобой, как с маленькой. — Его голос смягчился, и Йен опустил руку. — Но я не позволю, чтобы наркотик разрушил тебя до конца.
Не позволит? Это слово больно задело Еву. Йен спас ее от одних охранников, но, похоже, он не замечал, что стал для нее таким же надзирателем, только под маской благодетеля.
— Ты говоришь несерьезно.
— Очень серьезно.
Ева раздраженно воскликнула:
— Неужели ты не понимаешь? Это единственное лекарство, которое меня успокаивает.
Мускул на его щеке дрогнул. Но Йен сказал:
— Теперь все изменится. Тебе придется научиться быть спокойной без него. Чего бы нам с тобой это ни стоило, ты освободишься от зависимости и станешь здоровой. — Сказав это, Йен направился к столу. Взяв глубокую фарфоровую пиалу, он принялся накладывать кашу. — А теперь, — произнес Йен ласковым, нарочито спокойным голосом, от которого ей стало совсем тошно, — мы будем завтракать.
