— Посмотри на меня.
Йен все так же сидел к ней спиной. Она ударила по воде и заявила:
— Не бойся, все мое тело спрятано под пеной.
Ева не стала добавлять, что он уже видел ее почти голой в том переулке.
Йен с поистине титаническим усилием развернул к ней кресло, но взгляд поднимать не стал. Он скрестил ноги в сапогах, свои большие руки положил на подлокотники и попросил:
— Повтори свой вопрос.
Ева тоже опустила глаза к воде. Если она начнет расспрашивать его о прошлом, Йен, чего доброго, решит поступить с ней так же. Но ей очень хотелось узнать о том, почему он так сильно изменился в Индии, и Ева решила рискнуть.
— Расскажи мне, пожалуйста, об Индии, — попросила она.
— Ты хочешь узнать о Гамильтоне?
Ева закрыла глаза, чувствуя себя ужасно виноватой. Она вышла за него замуж по просьбе своего опекуна. Умирая, лорд Кэри хотел знать, что она не будет одна в этом опасном для девушки мире. И что Ева сделает все возможное, чтобы спасти Гамильтона.
Как же сильно старый лорд ошибся! Ева так и не смогла полюбить мужа, а Гамильтону нужно было только одно — чтобы она принадлежала ему, а не Йену.
Она почти не помнила его лицо. Если хорошо постараться, то перед мысленным взором на миг вставала высокая фигура Гамильтона с его уверенным взглядом. И ничего больше.
Ева открыла глаза и переменила позу. Внезапно мучительная боль пронзила ее шею, отдавая в плечо. Ева простонала и погрузилась в воду. Теплая жидкость заплескалась около ее носа. Морщась от спазма, она попыталась выпрямиться, но не смогла. У нее не двигалась рука.
— Ева? — Йен вскочил с кресла и подбежал к ванне. — Что случилось?
— Шея, — выдохнула она, стараясь держать голову над водой. Боль терзала правую сторону ее тела. Еве было очень трудно двигаться. Похоже, только ноги и глаза подчинялись ее воле.
Йен встал на колени рядом и спросил:
— Я могу коснуться тебя?
Ева раздраженно фыркнула. Настоящий джентльмен! Удивительно, что после событий сегодняшнего утра он еще спрашивал разрешение.
— Да, — прошептала Ева. От боли ей было трудно говорить.
Йен положил свои сильные ладони на шею Еве. Подушечками пальцев он принялся ощупывать ее в поисках напряженного мускула. Новый приступ боли скрутил Еве руку, и она крикнула:
— Йен!
— Потерпи минуту.
Он нажал большими пальцами на больное место и принялся массировать. Секунда — и все ее тело расслабилось. От неожиданности Ева чуть не ушла под воду. С облегчением вздохнув, она осторожно подняла голову и посмотрела на Йена. Ей было страшно, что шею опять поразит боль.
— Как ты это сделал?
— В Индии я научился многим странным и полезным вещам. Ты, видимо, потянула мышцу, когда дралась с этими мерзавцами. Бывает такое, что спазм происходит не сразу после травмы, а позже.
Йен продолжал стоять на коленях у ванны. Его пальцы нежно массировали ей плечи.
— А где ты научилась всему этому? — спросил он.
Ева посмотрела на огонь в камине. Она наблюдала за танцующими языками пламени и старалась не замечать, что прикосновения Йена наполняют ее теплом и покоем. Как его глубокий голос обволакивал ее, побуждая вспоминать то время, когда они верили друг другу и не расставались ни на минуту. Ей хотелось утонуть в этом голосе и продлить блаженство.
— Чему научилась?
— Так драться.
Йен сказал это нерешительно, словно осознавал, что на самом деле ему не хотелось знать, каким образом она стала такой. Он нежно коснулся ее коротких волос. А Ева в который раз подумала о том, как сильно они изменились, как далеко ушли друг от друга. И все из-за Гамильтона. Сейчас ей было трудно понять, как это произошло. Почему она так боялась расстроить своего опекуна? Почему Йен уехал в Индию? Печальные воспоминания сжали сердце, и Ева едва слышно застонала, но быстро скрыла боль коротким, горьким смешком.
Йен хотел знать, что с ней случилось. Ева обхватила руками края ванны. Но что если он отвернется от нее, когда узнает, как низко она пала? Ведь однажды Йен уже оставил ее, повинуясь своим представлениям о добре и зле.
Пальцы впились в деревянную ванну. А потом она сжала ладони в кулаки, отчаянно желая, чтобы боль и сомнения исчезли. Да, ее самые близкие мужчины обошлись с ней плохо, но ей все равно хотелось открыть кому-то душу и покончить с ужасным одиночеством. Может ли Йен стать таким человеком?
— Ева?
— Да?
Она могла раскрыться перед ним, разве нет? Или стены сумасшедшего дома убили в ней веру в людей? Ева не знала. Может, она потеряла эту часть себя, как и многие другие светлые чувства.
— Что насчет драки?
Ева моргнула, возвращаясь к реальности.
— Да. — Она откинула голову назад, в ладони Йена, и заглянула в его ярко-зеленые глаза. — Знаешь, не все пациентки в лечебнице были милыми соседками.
Йен сухо рассмеялся и посмотрел на нее с мрачным пониманием.
— Расскажи подробнее, — попросил он.
Ева нахмурилась, не зная, стоит ли это делать. Она так долго прятала все в себе. Но, к своему удивлению, Ева вдруг начала спокойно говорить:
— Надо мной издевался не только Мэтью. Были еще и другие пациентки, которые или поглощали лекарства в страшных количествах, или по-настоящему сошли с ума в этой тюрьме.
Ева широко открыла глаза. Она знала, что стоило опустить веки, как перед ней тут же возникнут страшные лица тех девушек, которые бились за право на жизнь с поистине звериной жестокостью.
— Часто мы дрались за одеяла. Миссис Палмер давала их слишком мало. Или за еду. В общем, все самое ценное доставалось самым свирепым из нас.
— А ты была свирепая, — просто сказал Йен. Он продолжал смотреть на нее, и в его малахитовых глазах не было осуждения.
Да, ей пришлось стать такой, иначе Ева бы не выжила. Но по сравнению с теми пациентками, которые били и запугивали остальных, чтобы подчинить их себе, она не была по-настоящему жестокой.
— Я оказалась достаточно сильной, чтобы меня оставили в покое.
— А Мэри?
Сердце Евы сжалось от печали. Где сейчас ее подруга? Миссис Палмер пообещала, что ее не убьют, но она легко могла превратить жизнь несчастной пленницы в ад. Без сомнения, Мэри сейчас томилась где-то в самой маленькой и темной клетке лечебницы.
— К тому моменту как я попала туда, Мэри уже провела в сумасшедшем доме два года. Она научила меня многим полезным вещам.
— Боже правый. Сколько же ей лет?
— Восемнадцать.
— Почему же такую юную девушку отдали миссис Палмер?
