Из-за сцены донеслись выстрелы.
– «Что за пальба вдали?» – спросил Гамлет, оборачиваясь на эти звуки.
Он выглядел страшно напряженным – казалось, его нервы натянуты до предела.
Озрик ответил ему.
Гамлет вновь повернулся к зрителям, и в его расширившихся глазах застыла мука. Он смотрел прямо туда, где в центральном проходе стоял Питт.
Гораций, я кончаюсь. Сила яда Глушит меня. Уже меня в живых Из Англии известья не застанут. Предсказываю: выбор их падет На Фортинбраса. За него мой голос. Скажи ему, как все произошло И кончилось. Дальнейшее – молчанье.
Его хриплый голос задевал за живое. Он скорчился и, плавно осев на пол, застыл на дощатой сцене.
В зале царила такая полная тишина, словно он был пуст, хотя атмосфера там была предгрозовая.
Горацио подошел к главному герою и произнес со слезами в голосе:
Разбилось сердце редкостное. Спи, В полете хором ангелов качаем…
На сцену с барабанным боем вышли Фортинбрас и английские послы, которые и завершили действие, произнеся последние стихи трагедии. Под звуки плачевно знакомого похоронного марша солдаты унесли трупы. Занавес пошел вниз.
В зале стояла гробовая тишина, гнетущая, отягченная переживаниями, – но вот она взорвалась громом аплодисментов. Точно подчиняясь единому порыву, все зрители поднялись с кресел. Сквозь оглушительные рукоплескания прорывались крики:
– Браво! Браво! Браво!..
Занавес вновь поднялся, и все исполнители вышли на авансцену: Орландо посередине, с одной стороны от него – сияющая Сесиль, а с другой – пепельно-бледный Беллмейн, восставший из могилы, чтобы с поклоном принять восторги публики.
Пройдя по проходу между кресел до оркестровой ямы, Питт повернул и направился к служебному входу за кулисы, где к нему присоединился Телман, однако им пришлось еще запастись терпением. Аплодисменты долго не смолкали, заглушая все прочие мирские звуки. Еще около четверти часа в этом шуме невозможно было даже думать ни о каких разговорах.
Наконец занавес упал в последний раз, и актеры потянулись к своим гримуборным.
Томас вступил на сцену. Он не мог позволить себе больше ждать. Сэмюэль последовал за ним.
Орландо взглянул на суперинтенданта. Актер выглядел осунувшимся и совершенно измученным. Он шагнул навстречу стражам порядка, но его начала бить дрожь.
– Вы пришли за мною. – Его выразительный голос прозвучал с особой мягкостью. – Спасибо, что позволили мне доиграть спектакль.
– Я – полицейский, а не варвар, – так же мягко ответил Питт.
Антрим направился к нему, покорно вытянув руки для наручников. Он даже не взглянул в сторону матери.
– Что происходит? – возмутилась Сесиль, переводя взгляд с участников этого краткого диалога. – Суперинтендант, что вам здесь нужно? Вы, безусловно, выбрали неудачное время. Орландо только что сыграл такого потрясающего Гамлета, какого еще свет не видывал. Если вы полагаете, что можете еще что-то у нас узнать, то приходите завтра… лучше в середине дня.
– Вы не поняли, матушка, – сказал ее сын, по-прежнему не поворачиваясь к ней. – Вы никогда ничего не понимали.
Артистка начала что-то возмущенно говорить, но тот перебил ее:
– Мистер Питт пришел арестовать меня за убийство Кэткарта. Хотя я не сплавлял его по реке. Клянусь, я не знаю, как он оказался в лодке!
– Не будь посмешищем! – Сесиль наконец решительно выступила вперед и на этот раз уже обратилась к Питту: – Он совершенно измучен. Не знаю, почему он несет эту чушь. Просто абсурд какой-то. С чего бы ему убивать Кэткарта? Он ведь даже не знал его!
Орландо медленно повернулся к ней. Его лицо с обведенными темными кругами глазами выглядело безжизненно-бледным, словно он подошел к концу какого-то ужасного пути.
– Я убил его, возненавидев за то, что он заставил вас сделать. Вы – моя мать! И, унижаясь сами, вы унижаете также и меня…
– Не представляю, о чем ты говоришь! – запротестовала мисс Антрим.
И судя по ее искренне изумленным глазам, Томас поверил, что она все еще не осознает, что сделала.
Ей ответил Антон Беллмейн. Он прошел мимо Орландо, остановившись ближе к Питту, но повернулся к актрисе.
– Да, Сесиль, в вашей ожесточенной борьбе вы никогда не задумывались, что будет с теми, кто любит вас, – произнес он тихим, искаженным страданиями голосом. – Вы снимались для фотографий, которые потрясли бы людей, решивших, что вы сами захотели предстать в таком виде. Вы разбудили новые и мощные чувства, породив желанные для вас душевные сомнения и муки, полагая, что это будет полезно для человеческого развития. Вас не останавливали мысли или тревоги о том, что своими поступками вы могли разрушить самое ценное в душе человека, причинив ему непоправимый ущерб, разбивая вдребезги весь его внутренний мир. – Его голос дрожал от слез и ужасного горя. – Вы разбили сердце вашего сына, Сесиль. Разум мог подсказать ему, что порнография вполне может уничтожить старые предрассудки, но его сердце не смогло этого принять… – Голос Антона сорвался. – Сердце говорило ему лишь одно: «Это моя мать! Она родила меня, и я ее наследник!»
Наконец ужас осознания случившегося дошел до женщины. Понимание обрушилось на нее невыразимой болью – ей словно вонзили нож в сердце. Она медленно перевела взгляд на Орландо.
Тот молчал. Но его лицо было красноречивее слов: весь его гнев, все утраты и боль запечатлелись в его измученных чертах. Он отвернулся от матери и снова подставил запястья Питту.
– Нет. – Беллмейн коснулся его плеча с особой нежностью. – Ты только ударил, но не убил его. Убийство на моей совести.
– Вы?! – опять возмутилась Сесиль. – Но почему?
Однако в ней уже зародилось новое ужасное осознание.
– Потому что я ненавидел его за шантаж, – устало бросил Антон. – Он давно шантажировал меня одной фотографией, для которой я позировал много лет назад… когда нуждался в деньгах. Показав ее сейчас, он мог погубить мою карьеру. Для актера важен образ. Но главное, мне хотелось защитить моего сына…
– Ваш сын… – начал было говорить Питт, но потом, взглянув поочередно на Сесиль, Беллмейна и Орландо, заметил, что хотя сын унаследовал глаза и волосы матери, сходство с руководителем труппы в нем тоже явно проглядывалось.
И молчание мисс Антрим подтвердило его догадку.
Молодой человек же явно ни о чем не догадывался. На лице его отразилось полнейшее недоумение.
– Как вы узнали, что Орландо мог решиться на это? – спросил Томас.
Антон пожал плечами:
– Разве сейчас это имеет значение? За день до того, вечером, я понял, что его что-то ужасно гнетет. Что именно, я не знал. Потом, в день смерти, Кэткарт прислал мне сообщение, попросив не приносить ему мой обычный ежемесячный взнос, поскольку он ждал нового клиента, которому назначил прием на тот вечер. Некоему молодому человеку, назвавшемуся Ричардом Ларчем.
