Никакие вопросы Питта не помогли выявить новых подробностей, за исключением многочисленных описаний чудес фотографии и новейших технических изобретений, в том числе чудо-катушки с пленкой мистера Истмена. Хотя такие катушки, очевидно, могли быть использованы только на природе и при естественном солнечном освещении, что объяснило, в общем, почему Делберт Кэткарт, часто работавший в приглушенном студийном освещении, по-прежнему предпочитал снимать на старые фотопластинки.
Все члены этого клуба были мужчинами, и им не приходило в голову то, что отсутствие среди них женщин достойно каких-то комментариев, хотя все они пылко восхищались женщинами-фотографами и без малейших колебаний признавали их великолепными мастерами в этой области, овладевшими в совершенстве соответствующей техникой и имевшими необычайно острый взгляд на выбор натуры. Эти высказывания ничуть не продвинули ход расследования, но тем не менее все равно заинтересовали Томаса.
Из Хэмпстеда Питт отправился на поиски Орландо Антрима. Теперь необходимо было спросить у актера, что за ссора произошла между ним и Кэткартом и когда он в последний раз видел фотографа. Полицейский страшился того момента, когда ему, возможно, придется обвинить Антрима в убийстве. Однако некоторая конфронтация представлялась ему неизбежной.
Он нашел Орландо в театре, где актер повторял текст своей роли в «Гамлете», которую ему предстояло играть на ближайшей неделе.
Томасу пришлось объясняться с капельдинером, и в театр его неохотно допустили только после предъявления удостоверения.
– У их тама репетиция, – заявил старик, буравя суперинтенданта пронзительным взглядом. – Не собираетесь же вы мешать им прямо сейчас! Погодите хоть бы, пока оне закончат. Мистер Антон Беллмейн сообчит вам, когда будить ваш черед. Низзя расстраивать актеров, некрасиво енто. А проще говоря, вовсе даже непорядочно.
Питт признал справедливость такого осуждения и покорно прошел на цыпочках по пыльным коридорам, в которые его направили. Немного поплутав, он в итоге попал за кулисы огромной сцены, практически голой, не считая двух парчовых занавесов и одного стула. Высокий костлявый мужчина стоял на авансцене, вероятно, всего в паре ярдов от оркестровой ямы и немного левее центра. Его мертвенно-бледное лицо оживилось, и он вскинул руку, словно приветствуя кого-то, замеченного им вдали.
И тогда полицейский тоже увидел даму, вышедшую из темноты противоположных кулис на залитую светом сцену: это была Сесиль Антрим, одетая в самый обычный серо-голубой костюм – простую блузку и юбку с небольшим турнюром. Не очень аккуратно собранные в прическу волосы скалывало несколько шпилек, хотя выглядела она все равно исключительно привлекательно. Небрежная прическа придавала ей моложавый, исполненный кипучей жизни вид.
– Салют, моя дорогая! – мягко сказал этот высокий мужчина. – Готовы к смерти Полония? Пройдем сцену сначала. Где Гамлет? Орландо!
Орландо Антрим появился вслед за своей матерью. Он тоже был одет в скромную повседневную одежду: брюки, рубашка без воротника и оригинальный, ни с чем не сочетаемый жилет. Пыльные и поношенные ботинки, как и взъерошенные волосы дополняли образ рабочего момента театральной кухни. Лицо парня было мрачно-сосредоточенным.
– Хорошо, хорошо, – произнес высокий мужчина.
Питт предположил, что это и есть упомянутый швейцаром мистер Беллмейн.
– Итак, Гамлет выходит справа. А мы с вами, Гертруда, появимся слева. Вот наш ковер. Давайте начнем, – он решительно прошел к ковру – эхо его шагов разнеслось по сцене, – а потом развернулся и приблизился к Сесиль.
– «Он к вам идет, – начал он. – Предупредите сына: пусть обуздает выходки свои… – Его голос звучал на уровне обычного разговора, однако разлетался по всей сцене и залу. – Пожалуйста, покруче»
[22]
.
– «Леди, леди, леди!» – взывал к матери Орландо-Гамлет из-за кулис.
Сесиль повернулась к Беллмейну.
– «Не бойтесь, положитесь на меня. Он, кажется, идет. Вам надо скрыться», – подала она свою реплику.
Одним странным грациозным движением с некоей обезьяньей вертлявостью Беллмейн проскользнул за стенной ковер.
На сцене появился Орландо.
– «Ну, матушка, чем вам могу служить?» – обратился он к Гертруде.
– «Зачем отца ты оскорбляешь, Гамлет?» – спросила Сесиль. Ее голос звучал с неизменно трогательной мелодичностью.
Лицо Орландо напряженно исказилось, а глаза расширились и сверкнули мрачным огнем. Сдерживаемая сила терзающих его чувств готова была прорваться наружу.
– «Зачем отца вы оскорбили, мать?»
Томас зачарованно следил, как люди, виденные им в совершенно иных ролях, играли персонажей, знакомых многим поколениям людей уже около трех столетий. Сам он когда-то изучал «Гамлета» в стенах классной комнаты особняка сэра Артура Десмонда. Они с хозяйским сыном Мэтью попеременно читали монолог Гамлета, анализируя его в мельчайших подробностях. Однако сейчас перед ним разворачивалась история человеческой жизни, такой же реальной, как и его собственная. Он буквально видел виновную в измене королеву, смерть Полония, мучения Гамлета, воссозданные на пустой сцене зачаровывающими голосами и жестами, но это видение мгновенно исчезло, когда актеры умолкли, разошлись в разные стороны и вновь стали самими собой.
– Слишком торопишься, – глянув на Орландо, строго произнес Антон Беллмейн. – Твои обвинения сливаются в непонятный поток слов. Да, Гамлет в ярости и негодовании, но зрителю все-таки нужно услышать содержание его обвинения. Ты чересчур реалистичен.
– Прошу прощения, – улыбнулся молодой актер. – Может, мне лучше задумчиво помедлить перед словами: «Небеса краснеют и своды мира, хмурясь, смотрят вниз, как в Судный день»?
– Попробуй, – воодушевленно поддержал его Антон и повернулся к Сесиль: – А теперь ваши мольбы. Чувство вины у вас слишком воспаленное. Вы явно работаете на публику; не стоит так откровенно пытаться завоевать ее симпатию.
Женщина смущенно пожала плечами.
– Еще разок, – распорядился ее коллега, – с появления Гамлета.
Вся эта сцена прошла перед глазами Питта второй, а потом и третий, и четвертый раз. Он подивился терпению артистов, а еще больше – эмоциональному накалу, который они вкладывали в страстную сцену каждый раз, набирая его постепенно, согласно со сменой настроений. Только дважды им понадобились легкие подсказки, но продолжение следовало незамедлительно. Силой собственной веры они, казалось, создавали иллюзию цельного реального мира, да еще наизусть знали слова трагедии и произносили их как свои собственные.
Наконец Беллмейн дал разрешение на передышку, и тогда суперинтендант впервые заметил еще нескольких актеров и актрис, очевидно, готовых репетировать другие роли. Молодой блондинке с высоким лбом, похоже, поручена роль Офелии, подумал Питт, и едва он заметил ее, как перед его мысленным взором предстало пародийное изображение экстаза и смерти Делберта Кэткарта в зеленом бархатном платье, непристойно распростертого в плоскодонке.
