Потери в личном составе (демографические, санитарные, попавшими в плен) по отношению к численности армий для России составляют 60,3%, для Франции — 55,9%, Великобритании — 34,8%, Германии — 59,3%, Австро-Венгрии — 54,2%. Отчетливо видно, какие страны несли наибольшее «напряжение людьми».
Что касается распределения потерь по родам войск, то, по данным, собранным доктором В.Г. Аврамовым и опубликованным еще в 1920 г., их распределение по родам войск выглядит так:
Пехота, % … 94,1
Кавалерия, % … 1,7
Артиллерия, % … 1,1
Инженерные войска, % … 0,3
Пограничная стража, % … 2,6
Прочие части, % … 0,2
Независимо от возможных поправок в долях это показывает, что пехота была и самым «расходуемым» родом войск, причем «расходуемым» в громадных количествах. Об этом говорит и сравнение процента потерь по родам войск в русской армии и французской, лучше обеспеченной техническими средствами:
| Род войск |
Потери раненых среди нижних чинов русской армии, % |
Общие потери во французской армии, % |
| Пехота |
36,9 |
21,8 |
| Кавалерия |
18,3 |
7,1 |
| Артиллерия |
7,4 |
6,1 |
| Инженерные войска |
5,5 |
6,3 |
Братская могила в Козеницком лесу. Похороны погибших в бою 1–2 октября 1914 г.
Русская пехота несла примерно в 1,5 раза более тяжелые потери, нежели французская.
К 1917 г., когда удалось решить большую часть проблем с вооружением и боеприпасами, армия оказалась перед лицом еще одного «голода» — нехватки людей. Военный министр генерал Шуваев в письме № 1497 начальнику Штаба Главковерха генералу Гурко от 8 декабря 1916 г., оценивая имеющиеся резервы для призыва, делал вывод: «Принимая во внимание, что для пополнения потерь в армии Штаб Верховного Главнокомандующего признает необходимым высылку ежемесячно в среднем 300 000 человек, можно сказать, что имеющихся в распоряжении Военного министерства контингентов хватит для продолжения войны лишь в течение 6–9 месяцев».
Февральская революция и развал армии, ускоренный беспомощностью Временного правительства, только обострили эту проблему. Итог подведен в письме военного министра А.П. Верховского временно исполнявшему обязанности начальника Штаба Главковерха генералу М.В. Алексееву от 4 сентября 1917 г.: «Некомплект всех фронтов возрос до 674 000 человек. Такое положение повелительно указывает на то, что ведение войны в тех размерах, в коих она велась до последнего времени, нам непосильно… Из населения взято более 15 000 000 работников, в стране полная разруха во всех отраслях экономической жизни, дальнейшее напряжение сил государства представляется немыслимым… В настоящее время в переменном составе запасных пехотных полков внутренних округов находится не более 400–500 тысяч человек, могущих быть отправленными на пополнение пехоты армии». Проще говоря, нужно было заканчивать войну как можно быстрее.
Об отношении к солдату
Из воспоминаний русского солдата Д. Оськина о ноябре 1914 г.: «Морозы застали нас в летнем обмундировании. Обувь, полученная еще в Туле, за время продолжительных походов поистерлась, и у большинства солдат сапоги «просили каши». Летние портянки не грели. Особенно скверно приходилось тем из солдат, кто проводил ночь на сторожевых постах. Только тут мы пожалели о выброшенных нами перед выходом из Устилуга набрюшниках и башлыках — какие хорошие из них получились бы портянки!
Жизнь в окопах, в близком соседстве от немцев, держала нас постоянно настороже — каждую минуту можно было ожидать наступления с их стороны, и мы спали не раздеваясь. Самые окопы были неудобны и скорее напоминали зигзагообразные канавы. Рядом с окопами солдаты сами, без каких-либо указаний саперных частей, вырыли землянки — глубокие ямы, прикрытые несколькими слоями бревен, пересыпанных слоями земли. Здесь мы чувствовали себя достаточно укрытыми от снарядов, но зато не было никакого спасения от холода. Пролежать целый день в землянке было совершенно невозможно — приходилось выбегать наружу и согреваться бегом на месте.
Сначала мы попробовали было устроить нечто вроде печей, но временно командующий батальоном полковник Иванов, заметив дым над землянками, строжайше запретил разводить огонь, так как немцы, мол, по дыму обнаружат месторасположение окопов и начнут артиллерийский обстрел. На наш взгляд, это запрещение казалось совершенно бессмысленным — немцам все равно было известно наше расположение, так же, как и мы знали, где расположены окопы немцев. Досаднее же всего было то, что над немецкими окопами мы с утра до вечера видели дым. Очевидно, они нисколько не боялись отапливать свои убежища».
Каково было отношение к русскому пехотинцу и его отношение к «начальству»?
Маршал А.М. Василевский вспоминало своей службе прапорщиком в пехотном полку на фронте: «В армии царской России среди командного состава наблюдались две тенденции. Одна из них, преобладавшая, порождалась самим положением армии в эксплуататорском государстве. Офицеры, выходцы главным образом из имущих классов… с недоверием относились к одетым в военную форму рабочим и крестьянам… Грубость с подчиненными, надменность и неприкрытая враждебность к ним были нормой поведения офицерства, в частности начальника нашей дивизии генерала И.К. Сарафова.
Но в военной обстановке такие взаимоотношения солдат и командиров были немыслимы. Повиновение, держащееся на страхе перед наказанием, немного стоит. Лишь только армия попадает в тяжелые боевые условия, от такого повиновения не остается и следа. Чтобы выиграть сражение, одного повиновения мало. Нужно, чтобы подчиненные доверяли командирам. Это всегда прекрасно понимали передовые русские офицеры».
И не только понимали, но и устанавливали такие взаимоотношения с солдатами. «Русский военный эпос, — писал генерал А.И. Деникин в своих воспоминаниях, — полон примеров самопожертвования — как из-под вражеских проволочных заграждений, рискуя жизнью, ползком вытаскивали своих раненых — солдат офицера, офицер солдата».
