— Какой братец, какие ушки? — Марина просто не успевала обдумывать то, что шипел телефон. — Я сейчас милицию…
— Да-да, вызывай, Лапочка. И расскажи, как по прежнему адресу человека убила, как доллары заработала. Тебе обязательно поверят. Лет, так через семь-восемь, когда бороться с мафией надоест. А ты — мафия. Организованная преступность. Человека убила, на его деньги квартиру получила…
— Да, я только комнату…
— Вот и я говорю: убила и получила только комнату. И прокурор скажет. В общем, так: разговор есть. По телефону не будем общаться. Завтра в два часа приедешь одна на Василеостровскую. Пойдешь по Среднему проспекту до третьей линии, повернешь направо…
— Не перебивай. Пойдешь. Если хочешь сама жить, и чтоб братец твой живым остался. Пойдешь направо. До Большого проспекта. На углу встанешь. Там тебя встречу. Поговорим о долге. Вспомнишь свои занятия спортивные разок, отработаешь. Понятно? Жду.
— П-пожалуйста…
А в трубке уже короткие гудки. Завтра в два… Спортивные занятия… О чем это шипел змееныш?… Но память уже услужливо высвечивала шпили Львовских костелов…
* * *
…Чтобы сделать приятное матери и поднять авторитет тусклого Станислава Трофимовича, Марина согласилась ходить на его занятия по стрельбе, которые он вел в одном из львовских спортклубов. Все удивлялись тому, каких быстрых результатов удалось ей достичь. Ее хвалили за педантизм, за крепкую руку. Уже через пару лет она вышла в мастера спорта.
У нее была семья… Через год молодожены обзавелись крепышом Петенькой — славным мальчуганом, которого Марина любила больше его собственной матери. Слишком ответственная и серьезная Анна Леопольдовна не сумела, как с некоторым изумлением убедилась Марина, насладиться радостью этого позднего материнства. На первом месте для нее были порядок и режим. Она с железным хладнокровием выдерживала положенные часы кормления малыша — ни минутой позже или раньше, пока тот надрывался от крика в своей колыбельке. Мать и отец были для Петруши суровыми педагогами, а сестра стала доброй и ласковой нянюшкой. Похоже, только одна Мариша в этом доме и наслаждалась его агуканьем, его смехом. Марина гуляла с Петенькой, рассказывала ему по вечерам сказки, без которых он не хотел засыпать. Постепенно эта любовь малыша к Марине стала даже раздражать Станислава Трофимовича, он ревновал своего сына к падчерице, так что обстановочка в доме была еще какой напряженной.
Но все-таки у нее была семья. До поры, до времени. До летних спортивных сборов после десятого класса. Через неделю после того, как они уехали на сборы, Станислава Трофимовича вдруг вызвали в город: мать попала в больницу, но звонила почему-то не она сама, а врач. В лагерь он вернулся только к вечеру следующего дня — осунувшийся, с черными кругами под глазами.
— Понимаешь, Мариша, нам надо приготовиться к самому страшному. Сказали, что дольше, чем до весны, Аннушка не проживет. Рак… Такая молодая и вот тебе… За что?
До последних дней Анна Леопольдовна верила в то, что выздоровеет. Правду ей не говорили. Обманывали, что в онкологическую клинику кладут только оттого, что там есть какая-то особая аппаратура и работают самые опытные в городе хирурги. В перерывах между операциями, которые все равно не могли продлить ее жизнь, ее отпускали домой, и она много шутила, сколь приятно чувствовать себя здоровой в палате смертников: «У одной рак груди, у другой рак легкого, а я лежу себе, здоровая баба».
В феврале врач позвал на беседу одну Маришу.
— Боюсь, что Станислав Трофимович всего не поймет. Меня уже начинает беспокоить его состояние. Последите за ним. Он очень неустойчивый человек. Может не справиться.
— Что? — Зачем-то переспросила Марина.
— Терминальная стадия…
Маму выписали из больницы, сказав ей, что у нее грипп. В клинике была такая традиция: отпускать больного умирать дома, в кругу родных.
В день похорон Марина уже была безучастна ко всему. Она не понимала, зачем говорят свои длинные речи учителя из маминой школы. Зачем голосят над гробом вдруг взявшиеся откуда-то многочисленные родственницы Станислава Трофимовича. Почему после кладбища все эти незнакомые ей люди пришли в их дом и принялись с аппетитом поедать сало и огурчики, привезенные тетками отчима из деревни. Она еле удерживала себя, чтобы не прогнать всех этих людей из дома. Но и остаться здесь, наедине с портретом мамы… Почти что наедине со Станиславом Трофимовичем… В этом было что-то странное, тревожное, что-то противоестественное.
Где-то с месяц после похорон у них пожила деревенская тетка отчима, взявшая на себя все хлопоты о Петеньке — садик, стирку, завтраки и ужины. Она искренне жалела Маришку, которой в шестнадцать лет предстояло заменить мать малышу, называла ее Манечкой, звала к себе в деревню. С нею Марина понемногу отошла, оттаяла. На прощание тетка заикнулась о недобрых предчувствиях насчет «Стася»: «Вроде как заговаривается он порой, а? Ты уж последи за ним».
Со Станиславом Трофимовичем и в самом деле стало твориться неладное. Первые недели он молчал. Если и заговаривал, то это были какие-то обрывки фраз без начала и конца. Каждую ночь ему снилась Анна Леопольдовна.
— Иду я, Мариша, из школы, а она сидит тут у дома на скамеечке, меня рукой манит. Мол, не бойся, подойди. Подхожу, а губы-то у нее синие, синие. И сегодня наяву привиделась — стоит в школьном коридоре у окна и вдруг вся оплывает… Вроде бы как надо в церковь пойти, свечку поставить, а? Ты знаешь, — переходил он на шепот, — она ведь все время со мной разговаривает…
Потом отчим запил. Правда, не дома. Уходил куда-то с утра, а ближе к ночи раздавался звонок в дверь: «Мариша, рыженькая, пусти папулю. Не обижай папулю». Бывало, что в затуманенном сознании он смотрел на нее мутными невидящими глазами и называл Аннушкой…
Как-то Марина проснулась от кошмара. Снилось, что ей на плечи, на шею набрасывается отвратительная собака — породистая, рыжая, то ли колли, то ли сеттер, но вся грязная, со сбитой в клочья шерстью, с гнилым запахом из пасти. Собака валила ее на землю, впиваясь клыками в затылок. Перекинув ее через себя и выхватив откуда-то карабин, Марина с наслаждением начала стрелять по вмиг заскулившей, распластывающейся в окровавленной грязи туше. Пули со шмяканьем входили в шкуру, взрывая ее красными ошметками. Марина засмеялась, но тут же еще одна собака набросилась на нее, повалив на изрешеченный и растерзанный трупик псины.
Марина с трудом очнулась. Дышать было тяжело — на нее кто-то навалился. К своему непередаваемому ужасу она увидела, что это был отчим. Уткнувшись мокрым от слез лицом и усами в ее шею, он бормотал что-то пьяное, бессвязное.
С колотящимся сердцем Марина выбралась из его объятий — отчим спал, продолжая стонать и всхлипывать. Она дрожащими руками оделась, собрала кой-какие вещи, растолкала сонного братика Петеньку и, ничего не понимающего, вывела из квартиры на ночную улицу. Оставаться со Станиславом Трофимовичем было уже не только страшно, но и опасно. Но куда идти в такой час?
