Фрэнк ответил очень точно. Он щелкнул пальцами. Я понял, что он снимает с себя ответственность за «всю эту штуку» и со все возрастающей гордостью и энергией отождествляет себя с теми, кто борется за чистоту, спасает мир, наводит порядок.
– Метлы, совки, автоген, электроплитка, ведра, – приказывал он и все прищелкивал, прищелкивал и прищелкивал пальцами.
– Хотите автогеном уничтожить трупы? – спросил я.
Фрэнк был так наэлектризован своей технической смекалкой, что просто-напросто отбивал чечетку, прищелкивая пальцами.
– Большие куски подметем с пола, растопим в ведре на плитке Потом пройдемся автогеном по всему полу, дюйм за дюймом, вдруг там застряли микроскопические кристаллы. А что мы сделаем с трупами… – Он вдруг задумался.
– Погребальный костер! – крикнул он, радуясь своей выдумке. – Велю сложить огромный костер под крюком, вынесем тела и постель – и на костер!
Он пошел к выходу, чтобы приказать разложить костер и принести все, что нужно для очистки комнаты.
Анджела остановила его:
– Как ты мог?
Фрэнк улыбнулся остекленелой улыбкой:
– Ничего, все будет в порядке!
– Но как ты мог дать это такому человеку, как «Папа» Монзано? – спросила его Анджела.
– Давай сначала уберем эту штуку, потом поговорим.
Но Анджела вцепилась в его руку и не отпускала.
– Как ты мог? – крикнула она, тряся его. Фрэнк расцепил руки сестры. Остекленелая улыбка исчезла, и со злой издевкой он сказал, не скрывая презрения:
– Купил себе должность той же ценой, что ты себе купила кота в мужья, той же ценой, что Ньют купил неделю со своей лилипуткой там, на даче.
Улыбка снова застыла на его лице.
Фрэнк вышел, сильно хлопнув дверью…
110. Четырнадцатый том
«Иногда человек совершенно не в силах объяснить, что такое пууль-па», – учит нас Боконон. В одной из Книг Боконона он переводит слово пууль-па как дождь из дерьма, а в другой – как гнев божий.
Из слов Фрэнка, брошеных перед тем, как он хлопнул дверью, я понял, что республика Сан-Лоренцо и трое Хониккеров были не единственными владельцами льда-девять…
Муж Анджелы передал секрет США, а Зика – своему посольству.
Слов у меня не нашлось…
Я склонил голову, закрыл глаза и стал ждать, пока вернется Фрэнк с немудрящим инструментом, потребным для очистки одной спальни, той единственной спальни из всех земных спален, которая была отравлена льдом-девять. Сквозь смутное забытье, охватившее меня мягким облаком, я услышал голос Анджелы. Она не пыталась защитить себя, она защищала Ньюта: «Он ничего не давал этой лилипутке, она все украла!»
Мне ее довод показался неубедительным.
«На что может надеяться человечество, – подумал я, – если такие ученые, как Феликс Хониккер, дают такие игрушки, как лед-девять, таким близоруким детям, а ведь из них состоит почти все человечество?»
И я вспомнил Четырнадцатый том сочинений Боконона – прошлой ночью я его прочел весь целиком. Четырнадцатый том озаглавлен так:
«Может ли разумный человек, учитывая опыт прошедших веков, питать хоть малейшую надежду на светлое будущее человечества?»
Прочесть Четырнадцатый том недолго. Он состоит всего из одного слова и точки: «Нет».
111. Время истекло
Фрэнк вернулся с метлами, совками, с автогеном и примусом, с добрым старым ведром и резиновыми перчатками.
Мы надели перчатки, чтобы не касаться руками льда-девять. Фрэнк поставил примус на ксилофон божественной Моны, а наверх водрузил честное старое ведро.
И мы стали подбирать самые крупные осколки льда-девять, и мы их бросали в наше скромное ведро, и они таяли. Они становились доброй старой, милой старой, честной нашей старой водичкой.
Мы с Анджелой подметали пол, крошка Ньют заглядывал под мебель, ища осколки льда-девять: мы могли их прозевать. А Фрэнк шел за нами, поливая все очистительным пламенем автогена.
Бездумное спокойствие сторожей и уборщиц, работающих поздними ночами, сошло на нас В загаженном мире мы по крайней мере очищали хоть один наш маленький уголок.
И я поймал себя на том, что самым будничным тоном расспрашиваю Ньюта, и Анджелу, и Фрэнка о том сочельнике, когда умер их отец, и прошу рассказать мне про ту собаку.
И в детской уверенности, что они все исправят, очистив эту комнату, Хониккеры рассказали мне эту историю.
Вот их рассказ.
В тот памятный сочельник Анджела пошла в деревню за лампочками для елки, а Ньют с Фрэнком вышли пройтись по пустынному зимнему пляжу, где и повстречали черного пса. Пес был ласковый, как все охотничьи псы, и пошел за Фрэнком и крошкой Ньютом к ним домой.
Феликс Хониккер умер – умер в своей белой качалке, пока детей не было дома. Весь день старик дразнил детей намеками на лед-девять, показывая им небольшую бутылочку, на которую он приклеил ярлычок с надписью:
«Опасно! Лед-девять! Беречь от влаги!»
Весь день старик надоедал своим детям такими разговорами:
– Ну же, пошевелите мозгами! – говорил он весело. – Я вам уже сказал: точка таяния у него сто четырнадцать, запятая, четыре десятых по Фаренгейту, и еще я вам сказал, что состоит он только из водорода и кислорода. Как же это объяснить? Ну подумайте же! Не бойтесь поднапрячь мозги! Они от этого не лопнут.
– Он нам всегда говорил «напрягите мозги», – сказал Фрэнк, вспоминая прежние времена.
– А я и не пыталась напрягать мозги уже не помню с каких лет, – созналась Анджела, опираясь на метлу. – Я даже слушать не могла, когда он начинал говорить про научное. Только кивала головой и притворялась, что пытаюсь напрячь мозги, но бедные мои мозги потеряли всякую эластичность, все равно что старая резина на поясе.
Очевидно, прежде чем усесться в свою плетеную качалку, старик возился на кухне – играл с водой и льдом-девять в кастрюльках и плошках. Наверно, он превращал воду в лед-девять, а потом снова лед превращал в воду, потому что с полок были сняты все кастрюльки и миски. Там же валялся термометр – должно быть, старик измерял какую-то температуру.
Наверно, он собирался только немного посидеть в кресле, потому что оставил на кухне ужасный беспорядок. Посреди этого беспорядка стояла чашка, наполненная до краев льдом-девять. Несомненно, он собирался растопить и этот лед, чтобы оставить на земле только осколок этого сине-белого вещества, закупоренного в бутылке, но сделал перерыв.
Однако, как говорит Боконон, «каждый человек может объявить перерыв, но ни один человек не может сказать, когда этот перерыв окончится».
