– От чего вы предостерегаете?
Роман Артурович задумчиво улыбнулся:
– Интересно, а как Даниил Львович вам это объяснял?
– Он чего-то намутил. Типа как есть артефакты культуры, которые влияют на жизнь общества, и ваш Фонд изучает эти влияния.
Роман Артурович рассмеялся:
– Н-да, Лурия умеет сказать главное, не сказав ничего. В общем, Кирилл, есть артефакты культуры, которые несут людям опасность. Мы отыскиваем такие артефакты, определяем принцип опасности, выясняем механизм действия и решаем, как сохранить артефакт, сделав его безопасным.
– Например? – тотчас спросил Кирилл.
– Корректнее всего приводить примеры из литературы. Скажем, у Толкина – Кольцо Всевластья, которое на горе Ородруин выковал волшебник Саурон. Механизм действия Кольца – выполнять желания владельца. Опасность в том, что Кольцо подчиняет себе владельца и развоплощает его. Способ нейтрализации – не надевать кольцо.
– Ой, только не надо таких примеров, – сморщился Кирилл.
Они подошли к опушке рощи, в которой пряталось кладбище.
– Ну, хорошо, – улыбнулся Роман Артурович. – Другой пример – голова Медузы горгоны. Голова – культурный артефакт. Механизм его действия – превращать в камень. Опасность – для тех, кто посмотрит на голову напрямую. Способ нейтрализации – смотреть на отражение.
– То есть Персей – первый дэнжеролог?
Роман Артурович снова рассмеялся.
– Повторю эту шутку в Фонде, – сказал он. – Выдам за свою, для повышения дутого авторитета…
Они спокойно шли по дороге сквозь кладбищенскую рощу, и это ничуть не волновало Романа Артуровича.
Оказывается, первые дэнжерологи появились не в Европе, а в СССР. В 1965 году в стране было учреждено ВООПИиК – Всероссийское общество охраны памятников истории и культуры. Одним из его создателей был Борис Пиотровский, директор Эрмитажа. Поэтому первые дэнжерологи работали при Эрмитаже как научные сотрудники. Их деятельность, разумеется, курировал КГБ.
Теорию и методологию своей работы эти специалисты взяли из статьи академика Лихачёва «Житие чудотворной иконы». С 1928-го по 1931 год Дмитрий Лихачёв был узником Соловецкого лагеря для политзаключённых. Там его и заинтересовал феномен чудотворных икон, благо, советский режим ни в грош не ставил их святость и тем самым облегчил доступ. Работу об иконах Лихачёв завершил лишь в 1943 году, в эвакуации в Казани. До 1990 года эта работа носила гриф секретности, но и после того, как гриф сняли, не была опубликована.
– Чудотворные иконы – тоже ваши объекты?
– В принципе, да, – кивнул Роман Артурович, механически сдвигая ногой с пути ржавый погребальный венок. – Хотя ими занимается РПЦ, что вполне естественно. Дело в том, Кирилл, что чудотворные иконы – самый распространённый пример культурного артефакта, наделённого трансцендентными свойствами, правда, в случае иконы они трактуются как сакральные. А Церковь первой и разработала механизм нейтрализации подобных артефактов. Так что если Персей – первый дэнжеролог, то Церковь – первый институт дэнжерологии.
– И какой механизм нейтрализации чудотворной иконы?
– Перемещение в храм. Церковь сознательно внедрила в паству мысль, что держать чудотворную икону дома – грех, хотя божий дух дышит где хочет. Но просителей чуда у такой иконы храм сам по себе программирует на этику добра.
– Ничего себе – этика добра у псоглавцев! – возмутился Кирилл.
Ему уже не было страшно. Рядом с Романом Артуровичем страх как-то развеивался, что ли. Или нет: Роман Артурович умел объяснять, почему страшно, и страшное переставало пугать. Хотя про Псоглавца Роман Артурович пока что ничего не объяснил.
– Давайте разберёмся, – охотно поддержал Роман Артурович. – Во-первых, изображение Псоглавца находится в храме иного культа, да?
– Ну, да. Это раскольничий образ.
– А во-вторых, в сакральном смысле раскольники не отличались от никониан. Бога они все понимали одинаково. Различия были в обрядах и в общественном укладе. У раскольников – самоуправление и личная свобода, у никониан – бюрократия и крепостное право. Так что раскольничьи феномены – гражданские. Раскольники выдавали их за церковные, чтобы лишний раз не злить светскую власть.
– Что же, на Псоглавца, что ли, не молились? – удивился Кирилл.
– Святой Христофор – объект веры. Псоглавец – замаскированная под него общественная функция. Кто он, по-вашему, Псоглавец?
– Он?.. – Кирилл колебался: говорить ли? – Он бог конвоя. Он преследует тех, кто убегает из мира раскольников.
– Так, – кивнул Роман Артурович. – Но вы сузили ареал Псоглавца. Он ведь нападает не только на раскольников.
Роман Артурович был прав. Лиза крестилась двуперстием, но Лёха с головой собаки напал на неё не за веру, а за то, что она уезжала поступать в институт. И отца у Лизы псоглавцы убили за то, что он хотел перевезти семью в город, а не за веру. Инок Христофор растерзал брата за любовь. Торфяные талоны грызли зэков за побег. А Валерий с Гугером?.. Они погнались за Кириллом, чтобы вернуть вещь.
– Атака псоглавцев – вовсе не месть за веру, – Роман Артурович внимательно глядел на Кирилла. – Псоглавец – пограничник. Он охраняет границы локусов. То есть поведенческих зон. Разных зон. Уголовного лагеря. Деревни Калитино. Раскольничьего скита. Или города Москвы, Кирилл. Жертвы псоглавцев – нарушители норм своей культурной зоны. А какая зона – это не важно.
– Нарушил норму – это… ушёл из зоны, – сам себе сказал Кирилл.
Да, ведь он ушёл из зоны. Но ушёл не тогда, когда лёг в постель с Лизой, а тогда, когда на карьерах уже приближался к вышке, но поверил Лизе, а не своим товарищам, и на дрезине бежал прочь.
– Псоглавец фиксирует не систему ценностей раскольников, а их поведенческую стратегию: покарать отступника. Это поведенческая стратегия сторожевой собаки – догнать и разорвать беглеца. А прав беглец или не прав, собаку не интересует.
Кирилл и Роман Артурович миновали перелесок. Впереди за пустошью под звёздами светлели крыши деревни Калитино. Окна не горели, трубы не дымили, собаки не лаяли. Теперь понятно, почему в Калитино нет собак. Потому что они есть. Это псоглавцы.
– Пойдёмте обратно, – предложил Роман Артурович.
Они развернулись.
– Но ведь Псоглавец не сходит с фрески, да? – спросил Кирилл. – Это люди превращаются в псоглавцев и гонятся за убежавшими. Так?
– Видимо, так.
– А кого фреска превращает в преследователя?
– Видимо, кто подвернётся. У кого и так есть мотив преследовать.
У Годовалова был мотив догнать Лизу, подумал Кирилл. Обида и ревность. Мотивом для убийцы Николая Токарева вполне мог быть заказ Шестакова. А мотивом для Валерия и Гугера – выкуп автобуса.
