— Кровь тоже не возбуждает.
— Это да. Убивает, будто работу делает. Без души. Странный вышел. Мать его дикая была. Не в вашем просвещенном смысле. Какая там природа, если всю жизнь в городе прожила, и неплохо, надо сказать. Родители не из бедных. Муж старый и особо не докучал.
Это он, похоже, в чужой гарем заглядывал. Ну, я как-то не удивлен. Оно же еще интереснее башкой рискнуть.
— В обычное время веселая, жизнерадостная. А чуть не по нраву, взрывается совсем не по-восточному. Огонь-баба: вскочит и с кулаками кидается. Все равно что мышь на слона, а туда же. За свой нрав вечно и страдала.
И сыну зачем-то про родного отца сказала. Может, не знал бы, и по-иному его судьба сложилась бы.
— Любил я ее, — сказал Гена после продолжительного молчания, давя окурок. — Не захотела уйти в Россию.
— А… — Я хотел спросить про жену. Особой страсти я так и не увидел. Жили нормально, без особых скандалов и шума. Пару раз Гена срывался, так на то причины веские имелись.
— То другое, — сразу перебил он. — Когда я ее увидел, будто в сердце кольнуло, так на мою мать похожа.
— Ты же говорил, лица не помнишь.
— Сам не понимаю. — Он покрутил головой, будто воротник тесный. — Может, свыше подсказали. Сначала просто жалел, а потом…
— Ну худо не было, и сыны твои добрые казаки.
При Оренбургском войске числятся, парочка в немалых чинах. Видать, гены от отца неплохие передались. Сами выслужились, без протекции.
— И девки подходящие, — согласился он. — А Степан другой, небось сам знаешь. Может, потому, что у матери туркмены в роду. Не способен сидеть на месте и приказам подчиняться.
Когда надо — очень даже. А что не делится подробностями с посторонними, даже с Геннадием, дополнительный плюс.
— Шило в заднице — будто болезнь. Не может долго сидеть на месте.
А это верно подмечено. Учителей под ниндзю мне было взять негде, и учили его всему понемногу. Драться, стрелять и с холодным оружием Степан обращаться умел. Зарезать тоже завсегда с удовольствием. Но на самом деле в основном мозгой работает и других посылает подвиги совершать, а сам в сторонке наблюдает. Грудью на стволы не ходит и при опасности бесшумно исчезает. Полезное свойство для разведчика.
Ничего такого изначально не задумывалось. Потерся рядом парнишка, и видно: в чиновники его нельзя определять, а для армии излишне инициативный и начальство не уважает. А тут как раз я принялся налаживать в Крыму сеть секретных корреспондентов. По-простому — обычный шпионаж. Кого же послать, как не объясняющегося на татарском с детства и не нуждающегося в притворстве. Он не выдает себя за мусульманина — таковой и есть. Степан — это же так, для близких. Самый натуральный Ахмет.
Я думал — поездит, письма передаст. Умудрился парень за год организовать параллельную организацию и завербовать Якуба-ага, толмача крымского хана. А тот много знал, сидя у хозяйского трона! Или на чем там хану положено располагаться. И денег немалых, на его просьбы посылаемых, не жалко. Донесения лично царица читала, настолько информированный кадр и полезные данные поставлял. После присоединения Крыма так и остался в администрации на прежней должности. А у меня появился личный помощник по восточным делам, со временем создавший ничуть не худшую резидентуру на Балканах. Молодой, а прыткий.
— Пора бы Степе и повзрослеть, не мальчик уже давно.
— Это от возраста не зависит, от характера.
— Тоже верно. Ты просьбу исполнишь? Последнюю.
— Зачем такие вещи спрашивать? — Я даже обиделся. — Все что угодно.
— Вот именно, — многозначительно кивнул он. — Сам сказал, я за язык не тянул.
— Мы же родня! Сделаю.
— Да, за отца, извини, пусть и крестного, принимать странно, однако брат ты мне. Потому и пришел. Специально к темноте, чтобы не видели. Кто же не знает, ты на моцион, — Гена хмыкнул, — каждый вечер выходишь. Плохо это, быть предсказуемым. Подождать за деревом и прибить — плевое дело.
— Да кому сейчас надо меня порешить, — с досадой отмахнулся я.
— Как раз самое время. Не особо и искать станут.
— Да есть тут охрана!
— Я бы мимо нее в прежнем виде просочился на раз. Ты дурью не майся, а слушай опытного человека, — повышая голос, приказал он. — Сколько народу на тебя клинки уже точат, и не передать!
— Да знаю я.
— А выводов не делаешь. Ладно, тоже уже дедушка. Если ума не нажил, советы давать бесполезно. Я сказал — ты думай!
— Все?
— Нет. Не волнуйся, не забыл. Тут такое… — Кажется, он был смущен, чем всерьез меня озадачил. Стеснительностью Гена сроду не страдал. — Самоубийство у всех грех…
Допустим, древние греки и римляне по этому поводу не страдали особо. Да и самураи со своим харакири нормально существуют.
— Не могу я убить себя сам… Сделай это для меня, брат.
— Что?! Ты с ума сошел?!
— Как раз напротив, — очень спокойно возразил он. — Не могу дальше мучиться. Все равно конец скоро, но еще немного, и я превращусь в бессмысленно воющего от боли пса. Не хочу, чтобы меня таким запомнили. Ты обещал помочь!
— Знал бы, чего хочешь…
Нет, совесть по этому поводу меня тревожить не станет. Это действительно последняя просьба, и отказаться нельзя. Не на пользу кому или чему — во имя избавления от боли и страданий.
— Прикажешь сбегать за пистолетом?
— Да ну… Потом расследовать примутся, виноватых искать. Ты за кого меня принимаешь?
За слегка сдвинувшегося старика. И страшнее всего, неизвестно, как я себя поведу в такой ситуации. Достойно умереть тоже непросто.
— Все будет без шума, крови и следов. Вот… — Он полез в карман и извлек коробочку со шприцем и пузырек с плотно притертой пробкой. — Просто один маленький укол, и я тихо усну. Ты не подумай чего. Там я все сразу выложу. Вины на тебе не будет.
Похоже, на полном серьезе утешает. Отмажет меня от высшего суда. Логики здесь ни на грамм. Если Он есть и так все видит и знает. И что все это хитрый уход от вины, мол, не сам я — тоже. История в очередной раз повторяется. Только в прошлом я остался в отдалении и так никогда не посмел даже намекнуть на подозрение. А сейчас придется сделать все самому. Одна радость — не корысти ради или по злости.
— Да не смотри так, — слабо хохотнул Гена, — меня сейчас плохо кипяченный шприц меньше всего волнует. Коли, — почти приказал он.
Минут через десять я встал и медленно покинул беседку. На душе было погано. И в случившемся мало приятного, и то, что один из немногих, кого я считал другом и кому доверял абсолютно, ушел навсегда, радости не приносит. Не мешает задуматься о вечном и перечитать завещание. Наверняка придется некоторые пункты изменить.
