– Спасибо.
– Угнетенного народа, – добавил Мураховский, испытующе взглянув на меня, но тут же спохватился. – Простите, все это сейчас… Почему там, на лестнице, вы сказали, что Верочка погибла совсем в другом месте? Как вы оказались свидетелем? В полиции мне сообщили, что ее тело нашли в Водоотводном канале, что она спрыгнула с моста. Конечно, это совершенно невероятно, Веруша была не таким человеком… Да и в личной жизни… Вы же видели Борю – они были прекрасной, гармоничной парой. Нет, конечно, я не лез в их отношения, я далек от домостроевских порядков. Уж поверьте, я знаю, о чем говорю – это моя специализация – древнерусское право… Впрочем, зачем это вам? Простите, у меня путаются мысли. – Он вдруг закрыл лицо руками и тихонечко всхлипнул. – Простите, такое горе! О чем я говорил? Да! Самоубийство. Я бы никогда не поверил, но в полиции сказали… Факты. Куда от них деваться?
– Это не было самоубийством, – начал я тихо.
– Как?
– Это не было самоубийством. Это был несчастный случай.
– Но полиция…
– Полиция была введена в заблуждение. Тело Веры ночью принесли к мосту и сбросили вниз. Но погибла она в другом месте.
Мураховский смотрел на меня растерянно.
– Она погибла в доме номер четырнадцать по Тверской улице, упав из ниши в стене, – сказал я, – оступилась во время погони.
– Погони? – удивился Мураховский.
Я пристально вгляделся в лицо профессора, стараясь не пропустить ни одной непроизвольной реакции, а потом произнес:
– Она изображала Красного Призрака, Павел Ильич. Красного Призрака в бывшем дворце Марии Волконской.
Вот оно! Наконец до Мураховского дошел истинный смысл того, что я хотел ему сообщить. Это было видно по глазам, в которых теперь явно прочитался ужас от только что услышанных подробностей.
– Боже мой! – прошептал он.
Профессор вскочил, выбежал в гостиную – через открытую дверь я видел, как он остановился перед креслом, в котором сидел Борис, и занес руку – как будто для удара. Молодой человек, заметив лихорадочный блеск в его глазах, судорожно сжался. Но Мураховский вдруг остановился, опустил руку и, не глядя больше ни на кого, громко сказал:
– Молодые люди! Я вам доверял. А вы предали меня. Прошу вас немедленно уйти и больше никогда не приходить.
– Что случилось, Петр Ильич?! – воскликнула полная девушка. – Что вам рассказал этот громила?
Пара с дивана вскочила, а несчастный жених словно окаменел в своем кресле.
– Теперь я знаю, – с горечью проговорил профессор, – что в смерти Веры виноваты именно вы трое. Борис – больше всех. И – я… Я тоже виноват. Прошу вас, уходите.
Молодые люди поднялись с недоуменными и потрясенными глазами. Молча они прошли в прихожую. Потом послышался звук закрывшейся двери. Профессор подошел к дивану и рухнул на него. Я вышел из кабинета и сел в освободившееся кресло.
– Я могу сейчас уйти, Павел Ильич, если вам необходимо побыть одному.
– Нет, – простонал профессор, – не уходите. Расскажите мне все.
И я рассказал ему, что произошло в магазине Елисеева, опуская только те подробности, которые не касались его дочери. Мураховский слушал, опустив голову.
– Павел Ильич, – сказал я наконец, – у меня будет к вам несколько вопросов. Если можете, то ответьте на них, пожалуйста.
– Зачем? – спросил он, не поднимая головы.
– Затем, что я хочу восстановить честное имя вашей дочери. Чтобы ее не считали самоубийцей. И чтобы люди, которые косвенно стали причиной ее гибели, понесли хоть какое-то наказание.
Мураховский впервые поднял глаза и посмотрел на меня.
– В таком случае наказание должен понести и я, – сказал он. – Ведь и я косвенно виновен в гибели Верочки.
– Но вы уже понесли самое страшное наказание, – деликатно возразил я. – Ведь вы лишились своего ребенка. Нет, я говорю о других.
Профессор покачал головой.
– Нет, Владимир Алексеевич, вы не понимаете…
– Не понимаю? Что? Что это именно вы рассказали Вере про то, как в молодости со своими товарищами собирались на революционные сходки в подвале этого дома? Что вы рассказали про потайной ход из соседнего здания? Про то, как ваши друзья изображали Красного Призрака, чтобы отпугнуть случайных прохожих?
– Откуда вы все это знаете?
– Про то, – продолжал я, – как ваши товарищи выгораживали вас, активного члена кружка, автора прокламаций, на следствии?
Мураховский с изумлением посмотрел на меня.
– Про что еще я не понимаю? Про то, что через много лет вы собрали своих студентов, чтобы возродить тот революционный кружок? Вот этих, которые сидели в вашей квартире, когда я вошел.
– Нет! – крикнул профессор. – Нет! Это была уже их идея! Да, я действительно рассказывал им о революционерах семидесятых, о народовольцах, о смельчаках! И о нашем кружке тоже, да. Это происходило так естественно – ребята приходили ко мне на дополнительные занятия – я сам предложил им это, только тем, у кого нашел хорошие способности и свободу мысли. Да, это были не обычные университетские лекции. Никакой цензуры! Никакой программы! Никаких косных установок министерства образования! Да! Я и сам чувствовал, как молодею с этими ребятами, которые могут видеть намного глубже и дальше, чем большинство наших заслуженных академиков! И конечно, я рассказал им и про кружок, и про Красного Призрака, и про наши способы проникать в здание. Про потайные ходы.
– Ходы? – переспросил я. – Разве он не один?
– Один? Нет, их было больше. Я знал два. Но мой товарищ, Сережа Красильников, знал третий. Знал, но не говорил нам, где он. Ему нравилось появляться неожиданно, практически ниоткуда.
– Так-так! – сделал я зарубку в памяти. – Вы можете мне нарисовать, где эти ходы начинаются? И куда ведут?
– Да, конечно. – Профессор принял в руки мой блокнот и карандаш, которые я достал из кармана. – Я уже рисовал их для ребят, но никогда не предполагал, что они рискнут… – Он начертил на странице план подвалов и указал два потайных хода.
– И последний вопрос, профессор, почему вы чуть не ударили Бориса? – спросил я, засовывая блокнот в карман.
Мураховский помрачнел.
– Вера поначалу не заходила на эти мои занятия со студентами. Но потом увидела Бориса и полюбила его. С тех пор она присутствовала на каждом подобном занятии. Я уверен, что Борис вовлек и ее в этот кружок. Я видел его глаза, когда замахнулся. Он прекрасно понимал, почему я это делаю. На его лице не было удивления. Только вина!
– Вы знаете, где живет Борис? Я хочу с ним поговорить.
Я нашел пролетку у обочины – Иван весело переговаривался с молодой кухаркой купца Захарова. Но пришлось оторвать его от столь приятного и многообещающего занятия. Я велел ему отвезти меня на Каланчевку, где в «Генераловке», доме генерала Штерна, размещалось общежитие для студентов. Сам генерал Штерн уже двадцать лет как командовал чертями на том свете, а его наследники совсем не следили за состоянием дел в доме – лишь бы из университетской казны поступали средства за проживание иногородних студентов. В результате, как и во многих подобных благотворительных заведениях Москвы, большую часть обитателей теперь составляли «вечные студенты», давно уже отчисленные и зачастую давно уже не молодые люди, а также публика совершенно сомнительного характера – выгнанные с работы мелкие чиновники, артельщики со всех концов Московской губернии, мошенники, аферисты и прочие.
