– Получается.
– Да. Но есть и другая сторона дела. Формально претензий я ему предъявить не могу. Да, он действовал очень некрасиво, но в интересах торгового дома. Скандал за месяц до открытия магазина совершенно невозможен. Так что моя честь как человека Теллером замарана, но честь торговой марки спасена. Если учитывать, что я нанимал его охранять не мою честь, а мое предприятие… Понимаете?
– Да. Только я – не вы. Это вы, Григорий Григорьевич, находитесь в сложной моральной ситуации. Я – нет. В данном случае я не на стороне вашего магазина, а на стороне Веры Мураховской, которую ославили самоубийцей, о чем напечатали в газетах. И я намерен довести дело до конца, написать подробный материал об обстоятельствах ее смерти и восстановить истину.
Елисеев грустно посмотрел на меня.
– Зачем? – спросил он. – Разве это теперь ей поможет?
Я пожал плечами.
– Возможно, это облегчит страдания ее отца.
– Павла Ильича? – спросил Елисеев и вынул из кармана сложенный вчетверо лист бумаги. – Вот его заявление, заверенное нотариусом, что Павел Ильич Мураховский никаких претензий к торговому дому «Братья Елисеевы» не имеет, что он согласен с результатами полицейского акта о самоубийстве его дочери.
– Купили Мураховского? Отца? Не стыдно? – угрюмо спросил я.
– Нет, – покачал головой Елисеев. – Не купили, не запугали. Просто мой адвокат очень долго с ним разговаривал: подробно и откровенно – вот, как я сейчас с вами. Не обошлось, конечно, и без денег, но только Мураховский лично для себя ничего не просил, речь шла о крупном денежном взносе для одной революционной организации. Насколько я могу судить, он связан с этой организацией. Ее целью является истребление таких, как я, так что по-своему он мне отомстил за смерть дочери.
– Да уж… – только и смог вымолвить я.
– Так значит, у вас нет больше причин заниматься этим делом? – спросил Елисеев.
– Есть, – твердо ответил я. – Есть одна причина, причем самая важная.
– Какая? – спросил миллионер.
– Любопытство. Видите ли, Григорий Григорьевич, я – журналист и писатель. Я много чем занимался в своей жизни, но только литературное творчество, только журналистика оказались тем делом, которое полностью соответствует моей натуре. Я любопытен. Если я чую интересную историю, о которой можно написать, я стараюсь вникнуть в нее до конца. А если она еще и послужит благородному делу просвещения народного или облегчения его страданий – что же, это только к лучшему. Говоря проще, если вы торгуете для состоятельных господ, то я свой товар продаю самым простым и бедным людям – чтобы они стали богаче. Но не деньгами, а духовно.
– Красиво, – с иронией отозвался Елисеев. – Однако и духовно богатый человек хочет есть. Причем не всякую дрянь, которую в наших лавках ему продают, а качественно, красиво. Почему вы, Владимир Алексеевич, отказываете духовно богатому человеку в возможности хорошо и вкусно пообедать? Ведь и сами вы разве не в «Новом Эрмитаже» сегодня обедали? Нет, мы с вами не по разные стороны баррикады. Баррикада эта только вот тут. – Он постучал себя по лбу. – А на самом деле мы работаем в одной упряжке.
– Следили за мной? – спросил я небрежно.
– Следили, не скрою, – кивнул Елисеев. – Специально вызвал из Петербурга моих людей. Но следили не только за вами. Хотя я и не имею морального права обвинять Теллера, однако и доверять ему больше не могу. Он доработает по договору до открытия магазина, а потом получит расчет. Теллер слишком груб. Он умудрился поссориться с вами, представителем прессы, угрожал вам, а потом пытался подкупить. Если бы сумел подкупить – никаких претензий. Повторяю, я исхожу из логики деловой, которая требует результата. Но он не сумел подкупить вас, а значит, испортил дело еще хуже! Судьба Теллера уже решена. В моих силах сделать так, чтобы его больше никто и никогда не принял на работу. А значит, и ваши претензии будут удовлетворены. Что же касается вашего профессионального любопытства, Владимир Алексеевич, то тут я бессилен. Конечно, я могу предложить вам, например, кругосветное плавание, в котором вы можете написать десяток книг и сотню очерков из самых разных уголков мира, но вы же принципиально не согласитесь, Владимир Алексеевич, верно? Хотя вам, я уверен, этого хочется.
– Не соглашусь, – сказал я дрогнувшим голосом. – Но приму другое предложение: позвольте мне провести расследование в вашем магазине.
– Какой смысл вам тешить свое любопытство в моем магазине теперь? Разве вы и так уже не знаете все, что нужно?
Я подумал об исчезнувшем Борисе – где он сейчас?
– У меня есть интерес, который я вам пока раскрыть не могу. Но мне действительно нужен доступ в ваш магазин хотя бы на пару дней.
– Хорошо! Тогда у меня встречное предложение, – решительно сказал Елисеев. – Раз вы не можете прекратить свое расследование, тогда возьмите меня в помощники.
Я пораженно уставился на Елисеева.
– Зачем?
– Ну, честно говоря, это будет полезно и вам, и мне. Я дам команду не мешать вашим изысканиям. Вы сможете свободно проходить на территорию магазина, когда захотите, разговаривать с кем захотите, искать все, что вам захочется. Я лично буду консультировать вас по любому вопросу.
– А какова выгода для вас? – спросил я.
– Ну, во – первых, я буду в курсе вашего расследования. А во – вторых… У меня есть нехорошее чувство, что кое-кто меня обманывает. Причем так, что я и подкопаться не могу. Есть много деталей, которые меня беспокоят.
– Теллер? – спросил я.
– Может быть, он, а может быть, и кто-то другой. Во всяком случае, ваш острый ум подскажет мне, как сделать так, чтобы однажды я не проснулся ограбленным или опозоренным.
– Вы что, хотите меня нанять, как Теллера? – спросил я прямо. – Думаете, я продамся в холопы?
– Нет, – улыбнулся Елисеев. – Я просто хочу удовлетворить полностью ваше любопытство.
С этими словами он встал.
– Завтра в полдень вы сможете совершенно спокойно войти в магазин, Владимир Алексеевич, никто вас задерживать не будет. До свидания.
Глава 6. Потайной ход
Утром, когда я вышел из подъезда, меня окликнули. За воротами, чуть не прижавшись к решетке, выкрашенной черной краской, стоял крепыш Сережа, друг Бориса, с моей визиткой в руке.
– Владимир… Алексеевич, – позвал он.
Я подошел и открыл створку ворот пошире.
– Слушаю.
– Вот. – Он вынул из кармана смятый листок бумаги. – Прочтите.
Судя по почерку, автор записки писал торопливо:
«Сережа и Аня! Вера убила себя из-за моей трусости. Она не вынесла того, что я вас обманул. Да, я обманул вас. Я не пошел туда, куда обещал. Плохой из меня революционер, плохой товарищ, если я пугаюсь даже такой несложной задачи. Я долго думал об этом, думал весь день. И я понял, если не смогу пересилить свою трусость, значит, Верина жертва была напрасной. Сейчас ночь. Я иду. Но не вернусь уже к вам. Даже если докажу себе, что я не трус, стыд перед вами не позволит смотреть вам в глаза. Я уеду домой, в Ростов. Прощайте. Забудьте обо мне. Борис».
