Прямо напротив меня у стены стояло большое кресло с одной ручкой, а над ним висел портрет не кого иного, как самого Императора Всероссийского Николая Александровича. С одной стороны, я никак не ожидал увидеть изображение царя в таком месте, а с другой – не мог не оценить психологического эффекта – хоть «фабрика» и производила фальшивые бумаги, однако портрет в глазах ее посетителей вполне мог как бы освящать это действо. Вероятно, портрет прежде висел в кабинете какого-нибудь чиновника, пока в него не наведались ночные визитеры.
У левой стены я успел заметить массивные, набитые бумагами и папками старые шкафы работы еще начала прошлого века – вероятно, они стояли тут со времен самых первых жильцов дома – московских погорельцев. Там же я рассмотрел еще одну дверь.
Закончив беглый осмотр места действия, я снова зычно воззвал к Карпу Семеновичу.
Человечек в нарукавниках сморщился и быстро забормотал:
– Прошу вас, не кричите так громко! У меня болит голова от вашего крика! Сколько вам можно говорить…
Но он не успел закончить, потому что дверь за шкафами отворилась, и из-за нее вышел новый субъект не менее странного вида. Это был высокий, худой молодой мужчина с буйной и давно не чесанной шевелюрой – судя по вздыбившимся волосам, он имел обыкновение частенько запускать в нее пятерню. Короткая бородка не так бросалась в глаза, как шрам, пересекавший левую щеку. Но самыми примечательными были глаза этого молодого человека – огромные, карие, они, казалось, блестели неестественным светом – то ли от наркотика, то ли от какого-то душевного беспокойства.
– Зачем пришли, уважаемый, – спросил он. – Зачем кричите? Зачем пугаете нашего Лукича?
– Ищу Карпа Семеновича Уралова, как вы слышали, – ответил я.
– Ну что же, – сказал молодой человек, – таиться не буду – вот он я. Спрашивайте, чего хотели.
Я понял, что меня собираются разыграть.
– Никакой вы не Карп Семенович и не обманывайте. Я достоверно знаю, что Карпу Семеновичу сейчас должно быть не менее пятидесяти, а вам по виду нет и тридцати.
– Ого-го! – воскликнул молодой человек, даже глазом не моргнув. – И откуда у вас такие точные сведения?
– От верного источника.
– Ну что же, – произнес молодой человек. – Я вижу, вас не обмануть. Но, увы, Карпа Семеновича сейчас нет, так что передайте мне все, что вы хотели ему сказать.
Я сел на скрипнувшую под моим весом банкетку и вытянул ноги.
– Что же, – сказал я. – Подожду его здесь, потому что мое дело требует личного разговора, и передавать его с кем бы то ни было я не могу.
– Воля ваша, – вежливо ответил молодой человек, но уходить не спешил.
Я достал табакерку, заправил в нос хорошую понюшку табаку, примостил рядом свою трость и достал из кармана газеты.
– Что же, вы так и будете здесь сидеть? – спросил молодой человек. Он обернулся к своему яйцеголовому товарищу и строго сказал: – Лукич, а ты что прохлаждаешься? Разве у тебя нет дела?
Лукич сел за стол, зло посмотрел на меня и, обмакнув перо в чернильницу, склонился над своей работой. Я развернул газету и начал читать, время от времени поглядывая на своего визави с нечесаной шевелюрой. Тот прислонился к шкафу, достал папиросы и закурил. Курил он нервно, глубоко затягиваясь и выпуская огромные клубы дыма. Наконец Лукич аккуратно поставил перо в чернильницу и едко сказал:
– Ну, сколько же можно! Здесь теперь совсем нечем дышать!
Молодой парень перевел взгляд на меня и ответил:
– Пока этот господин здесь сидит и ждет, придется и мне побыть вместе с тобой, Лукич. Так что терпи.
Я почитал газету, а потом, чтобы еще больше разозлить присутствующих и спровоцировать их хоть на какие-то действия, достал из кармана свой обед, развернул салфетку и, не предлагая никому, начал демонстративно есть. Тут молодой человек совсем потерял терпение. Он бросил папиросу на пол, затоптал ее ногой и снова обратился ко мне:
– Вам же дали понять: вас не хотят здесь видеть. Если вам что-то надо передать Карпу Семеновичу, скажите в конце концов это мне.
– Нет, – просто ответил я. – Не скажу. Молод еще!
Все это время дверь слева оставалась чуть-чуть приоткрытой, я чувствовал что кто-то за мной подглядывает и подслушивает. Да и молодой человек время от времени бросал взгляды на эту дверь. Наконец мне все это надоело, я завернул недоеденный пирог в салфетку и, положив обратно в карман, громко сказал:
– Карп Семенович, хватит стоять за дверью. Я репортер, Гиляровский Владимир Алексеевич, и у меня к вам дело, которое я могу обсудить только с вами. Будьте добры, войдите сюда и поговорите со мной лично. И кстати, привет вам от Мураховского! Хотя он его и не передавал.
Дверь тут же отворилась, и на пороге появился Уралов.
– От Мураховского? – переспросил он. – Неужто! Он еще жив? Нет, никак не может быть, чтобы вас послал именно Мураховский! Представить себе не могу, чтобы он знал, где я сейчас обитаю. И вообще, вряд ли он даже склонен думать, что я еще жив.
Одетый в полосатые брюки от визитки и черную жилетку с белой рубашкой, Уралов по внешнему виду был похож, скорее, на коммерсанта, чем на обитателя здешних мест. У него была длинная борода, в которой виднелись рыжеватые и седые пряди. Усов не было, и чисто выбритая верхняя губа смотрелась несколько коротковато.
– Мураховский и не знает, где вы, – ответил я, вставая. – Адрес мне дали совсем другие люди, впрочем, пусть вас это не беспокоит, потому что это были господа не из полиции. Разрешите представиться…
Но Уралов махнул рукой, не давая мне говорить.
– Я вас знаю, – сказал он. – Ведь вы только что назывались. А кроме того, я знаю вас по газетным публикациям. Вы тот самый Владимир Гиляровский, «король московских репортеров».
– Ну, это скорее звание из прошлого, – усмехнулся я. – Сейчас меня больше интересует не журналистика, а литература.
– И какие сюжеты вы ищете здесь, у нас? – спросил Карп Семенович.
– Признаться честно, я не ищу никаких сюжетов, но мне нужно узнать от вас кое-какие сведения, которые помогут мне выяснить одну важную вещь.
– Это касается моих нынешних занятий? – спросил Карп Семенович.
– Нет. Это скорее касается вашего прошлого – тех времен, когда вы водили знакомство с профессором Мураховским.
– С профессором, вот как? – удивился Уралов. – Честно признаться, я давно потерял его из виду. Ну что же, не будем топтаться здесь, пойдем ко мне, в мою тайную обитель.
И он широко открыл дверь, пропуская меня в другое помещение.
В комнате, куда я вошел, не было окон, но имелось множество полок по стенам, заставленных связками газет и большими папками, вероятно, с газетными же вырезками. Имелось тут и собрание разнообразных справочников – разрозненное и с потертыми корешками. Слева, в углу, около холодной по случаю жары чугунной печки в большом старом кресле сидел удивительно толстый человек с висящими усами и коротким ежиком волос. Правой руки у него не было, а в левой пальцами, искривленными какой-то болезнью, а может быть, неумелым хирургом, он держал короткую черную трубочку, из которой шел едкий табачный дым. Стены помещения были оклеены приличными зелеными обоями, справа стоял еще один письменный стол, заваленный все теми же газетами. Еще одно кресло стояло справа от печки.
