XXXI
Воля к бессмертию появляется тогда, когда человек осознает самую свою возможность – смерть. Осознание смертности дает субъекту понятие конечного, поскольку сама смерть воспринимается как граница. Если у нас есть понятие конечного, то следующим понятием, выводимым из него, является понятие сравнения, ибо сравнивать бесконечное (пусть и ограниченное) невозможно. Понятие конечного весьма удобно для развития понимания, ведь мозг может оперировать лишь ограниченными объемами образов. Сравнение ведет к счислимости через волевое решение об эталоне сравнения, а это, в свою очередь, ведет к понятию, которое сегодня мы называем корреляцией. Для нас потому число стоит на первейшем месте, что оно является символом конечности бытия. Все эти представления в той или иной степени были обнаружены у животных, особенно у антропоидов. Однако в их поведении не наблюдалось длительное целеполагание, и, кроме того, как считает К. Э. Фабри, «к сожалению, социализация поведения обезьян и биологизация поведения человека дискредитировали опыты А. и Б. Гарднеров, Д. Примэка, Д. М. Рамбо, Т. Гилла, Ф. Паттерсон и других по выявлению коммуникативных способностей антропоидов и возможностей «речевого» общения с ними. <…> признавая безусловную ценность этих исследований, нельзя упускать из виду, что достигнутые результаты можно толковать не как свидетельство о естественных системах (и возможностях) антропоидов, а лишь как итоги дрессировки с применением к подопытным животным сугубо человеческих, но не их собственных способов коммуникации»
[46]
. Принципиальным здесь является возражение о среде, в которой проводились исследования.
Принятие гипотезы о воле к бессмертию решает проблему долгосрочного целеполагания, а именно, целью присутствия всегда является избегание самой своей неизбежной возможности, и цель эта сохраняется на протяжении всего его бытия. Ранее перечисленные четыре представления и целеполагание будем считать первопредставлениями. Объединенные в понятие «человеческий разум», они сразу дают человеку новое качество, новое и уникальное конкурентное преимущество перед другими видами, возникает род Homo. Однако для того чтобы говорить о разуме в его современном понимании, нам не хватает объяснения для способности человека создавать сами понятия. Такая способность называется абстрактным мышлением. Первые признаки того, что у наших предков стал формироваться этот тип мышления, Т. С. Сорокина относит ко времени первых захоронений, а именно, 70–50 тыс. лет назад у неандертальцев
[47]
. Но для нашего исследования представляется более важным не рассматривать историю становления у человека абстрактного мышления, а определить, когда оно стало нормой.
Вот как появление способности создавать понятия описал М. Хайдеггер:
«…Буквы указывают на звуки. Звуки указывают на переживания в душе, а эти переживания указывают на касающиеся их вещи.
Скрепы этой постройки образует и несет указывание. Разнообразными способами, раскрывая или скрывая, оно приводит нечто к явленности, позволяет воспринять являющееся и пропустить через себя (проработать) воспринятое. Отношение указывания к указываемому, никогда не развертываемое в чистом виде из себя самого и своего источника, превращается с течением времени в договорно устанавливаемое отношение между знаком и его обозначаемым. В эпоху подъема греческого мира знак понимался из указывания, создавался указыванием и ради него самого. С эпохи эллинизма (Стоя) возникает знак через фиксацию как орудие для обозначения, посредством которого представление фиксируется и перенаправляется с одного предмета на другой. Обозначение уже не есть указывание в смысле приведения к явленности. Превращение знака из указания в обозначение покоится в изменении существа истины»
[48]
.
М. Хайдеггер относит переход от указывания к обозначению к эпохе эллинизма. Следует иметь в виду, что эпоха эллинизма является завершением этого перехода. Началом же описанной М. Хайдеггером трансформации знака было изобретение финикийцами фонетического алфавита. Именно тогда возникла «система, учитывающая уже не смысл, а только лишь звучание передаваемых слов»
[49]
. Добавим к этому, что сама буква является абстрактным образом, не связанным с конкретной сущностью. Именно это изобретение и послужило основой для перехода от указывания к обозначению. Заметим, что изобретение фонетического алфавита стало результатом профессиональной деятельности финикийцев, т. е. результатом развития культурной среды
[50]
. Это событие означало начало новой стадии в развитии человека. Таким образом, в его современном понимании разум возникает значительно позднее, чем происходит образование рода Homo.
Все рассмотренные процессы, связанные с интронизацией угрозы, не произошли одномоментно, но протекали тысячелетиями, сосуществуя с другими; человек постепенно накапливал и развивал толки предшествующих присутствий благодаря наследию и возобновлению. Примерно миллион лет потребовался, чтобы от когнитивного акта осознания собственной смерти, прийти к ситуации, когда всерьез ставится вопрос о достижении бессмертия.
XXXII
Исходя из воли к бессмертию как онтологической причины присутствия, мы определили:
• что осознание собственной возможности не-быть дает человеку новую категорию – категорию конечного;
• человек, относя себя к категории конечного, отделяет себя от мира, осознает свое бытие как бытие в мире вместо бытия как части мира;
• осознание конечности своей экзистенции и восприятие мира как бесконечного вызывает у человека когнитивный диссонанс;
• устраняя возникший когнитивный диссонанс, человек начинает создавать вокруг себя культурную среду, которая так же, как и он, относится к категории конечного, таким образом, забота становится смыслом бытия;
• внутренняя угроза проецируется человеком на все, что он встречает в мире, в том числе и на сородичей;
• осознание категории конечного позволяет вывести из нее категории счислимого и корреляции, которые становятся основой разумной деятельности человека;
• освоение человеком знака без содержания является последним, завершающим этапом в формировании разума в его современном виде.
Теперь, чтобы завершить наш путь от осознания смерти к сущему, спрашивающему о своем бытии, т. е. присутствию, нам осталось выяснить только происхождение времени.
XXXIII
Для Августина время состоит из трех классических частей: прошлого, будущего и теперь. Он пишет о том, что будущего еще нет, а прошлого уже нет, т. е. определяет прошлое как уже не теперь, а будущее как еще не теперь. Говоря об изменении времени, Августин применяет ту же схему, что и Зенон в своей апории о черепахе, и, естественно, приходит к заключению, что настоящее – это минимально неделимое количество времени, но его нет, т. к. если бы это было так, то в нем можно было бы выделить прошлое и будущее. Такой подход лишает нас понятия «теперь» в принципе, поскольку приводит к той же дилемме, что и апория о черепахе: либо есть минимальная неделимая единица времени, либо мы все время находимся в несуществующем «теперь» между прошлым и будущим. Собственно, этот недостаток такого определения времени видит и сам Августин
[51]
.
