– И давно ты здесь?
– Время относительно. Для того, кем я был, – долго, для того, кто я сейчас, – уже не имеет значения.
– Да ты философ! Одного не пойму – какой смысл этим бандитам держать тебя под замком? Кормить, охранять. Куда проще – отправить за борт или на мясо пустить, уж прости за бестактность.
– Да ничего, дело житейское. Только я слишком дорого стою, чтобы меня просто прикончить.
– Это ж насколько дорого?
– Настолько, что моим никогда не собрать за меня выкуп, – спокойно сказал человек. – Так что, похоже, я здесь до самой смерти.
– И какая им тогда выгода – держать тебя в клетке?
– А я у них вроде талисмана, – человек невесело усмехнулся. – Тешу самолюбие Кэпа. Да еще, думаю, я для них что-то вроде последнего шанса.
– Не понял.
– Жизнь ведь по-всякому обернуться может. Прижмет, скажем, фортуна Кэпа к стенке – а он возьми, да и предъяви меня: мол, я его пощадил, кормил, заботился. Глядишь, и снисхождение вымолит – это он так думает. Скажу тебе по секрету – зря надеется. Я человек мягкий, но есть предел и моему гуманизму.
– Видать, ты большой человек в этих местах.
– Ты имеешь в виду эту скотную палубу? Пожалуй, особенно если учесть, что тут только два человека – ты да я. Да и то, в тебе я не уверен на сто процентов.
– Нормально… – семинарист даже немного обиделся. – В чем, в чем, а в том, что я человек, еще никто не сомневался.
– Сомнение – черта, отличающая разумного.
Книжник рассмеялся:
– Да ты болтун побольше Балабола! Даже не думал найти умного собеседника в этом зверинце!
– Когда месяцами не с кем перекинуться словцом, при первой возможности, хочешь не хочешь, а станешь оратором… – человек зыркнул куда-то в сторону, запнулся. – А вот теперь рекомендую, напротив, – притвориться немым!
– Чего? – не понял Книжник.
Но незнакомец, которого он успел прозвать про себя «косматым», скрылся в глубине своей «камеры». Отчего-то Книжник не сразу решился обернуться – будто спиной почуял какую-то угрозу. Но когда на него надвинулась грозная тень, заставил себя глянуть через плечо.
Над клеткой, чуть покачиваясь на расставленных на ширину плеч ногах, возвышалась рослая фигура довольно странного вида. Такой покрой одежды Книжник видел разве что на картинках. Большинство народа вокруг носило что придется – лишь бы прочное было да теплое. Ценился камуфляж, бронежилеты, легкие доспехи. Главное – функциональность.
Этот был одет в длинный… Черт, даже слова такого в голове не находилось. Сюртук, что ли? В общем, эдакий длинный пиджак из черной потертой кожи, с двумя рядами позеленевших от времени бронзовых пуговиц. Разношенные сапоги, тем не менее, лоснились матовым блеском, на голове же был чудовищный головной убор, название которого тоже не сразу всплыло в памяти. Фуражка! Черная, с широкими полями, круто загнутая кверху, с таким же, как пуговицы, позеленевшим «крабом» над черным треснутым козырьком. Поразительно, но эти видавшие виды атрибуты лишь придавали фигуре невиданной в постъядерном мире элегантности и значительности. Но еще больше – какого-то смутного страха, внушаемого этим образом.
Может, дело было вовсе не в одежде, а в сухом, длинном, изрезанном вертикальными морщинами лице, скрывавшемся под тенью фуражки. Оно казалось вырезанным из куска дерева, причем вырезанным грубо и при том слегка иссохшим и даже несколько обгорелым. Лицо это пугало своей неподвижностью – как и вся фигура, замершая перед клетками. И только легкая качка заставляла ее чуть двигаться в такт волнам, удерживая равновесие. Да еще ветер чуть трепал тяжелые полы сюртука. Можно было подумать, что этот странный человек забыл, зачем он здесь оказался, и погрузился в тяжелые и мрачные, как он сам, мысли. Держался он при этом монументально, заложив правую ладонь за край сюртука, напоминая какого-то забытого древнего диктатора.
– Скоро лед встанет, – скрипуче и глухо произнес человек.
Книжник глазел на него, ожидая продолжения. Оно заставило себя ждать: похоже, странный человек никуда не торопился. Парень был уверен, что этот тип обращается непосредственно к нему. Но, рассматривая визитера, он с неприятным удивлением понял, что тот смотрит поверх него – прямо в ржавую переборку надстройки.
«Псих, что ли? – неуверенно подумал Книжник. – Этого только не хватало!»
– Скоро встанет лед, – повторил незнакомец. – Идут холода.
Слушая странный монолог, пленник и впрямь ощутил пробежавший по спине холодок. Наверное, чтобы преодолеть в себе этот непонятно откуда наползающий страх, Книжник подал голос:
– А что будет со мной?
Фигура чуть вздрогнула, словно очнулась. Человек перевел взгляд на Книжника, рассмотрел, чуть склонив голову. Рассеянность ушла из его темных, близко посаженных глаз, взгляд стал холодным и колким.
– Из клетки не задают вопросов, – тем же скрипучим голосом сказал незнакомец. – В клетке сидят. И ждут.
Он развернулся и пошел прочь – неторопливо, под скрип задубевшей кожи старых сапог и мерный стук каблуков.
– Чего ждут?! – крикнул вслед Книжник.
Ответа не последовало – черная фигура скрылась за торчавшей из палубы закопченной трубой. Словно торопясь смыть следы преступления, на палубу, где только что он прошел, плеснула волна, вода с шипением, как будто разъедая металл, поползла обратно за борт.
– Кто это был? – вслух сам у себя спросил Книжник.
– Кэп, – прозвучало за спиной. – Собственной персоной.
Косматый снова повис на прутьях, заградивших ему путь к свободе. Он с насмешкой разглядывал Книжника. Тот все еще пытался понять, что означал этот странный визит, потом плюнул на это безнадежное занятие.
– Он всегда у вас такой разговорчивый? – спросил Книжник.
– Сегодня он просто блистал красноречием, – сообщил косматый. – Наверное, ты вызвал у него какие-то воспоминания. Может, в нем даже всколыхнулось что-то человеческое. Хотя я бы особо не обольщался.
– Не обольщался бы? – эхом повторил Книжник.
– Когда я был маленьким, детей у нас пугали Хромым Хрипом – был один такой подонок, всех бандитов держал за одно место. Страшный был человек. А потом появился Кэп. И Хромого Хрипа нашли в виде фарша, размазанного по Старой набережной. С тех пор все убийцы и садисты Залива боятся старину Кэпа. И население побережья значительно поубавилось с тех пор. Чего не скажешь о влиянии Кэпа. Так что я бы не особо умилялся его приятной наружности.
Книжник поежился:
– Что-то я не заметил в его наружности чего-то приятного.
– Согласен, последнее время он стал сдавать. Но жестокости в нем не стало меньше. Правда, и действует он теперь не так прямолинейно…
Книжник слушал, разглядывая грязные клетки с их омерзительными обитателями, ржавую палубу и неряшливый такелаж. Становилось тоскливо.
