– Не может быть, – обмер Книжник.
– Чего не может быть? Никогда с опричниками дел не имел?
Парень прикусил губу. С кем, с кем, а с людьми Тайного Приказа встречаться ему приходилось. Более того – он, Книжник, и сам был однажды изгнал из Кремля и не надеялся уже вернуться. Но судьба хранила его, да и личное расположение нынешнего кремлевского князя сделало свое дело. Как-никак, его вылазки привели к союзу кремлевских с народом вестов и открыли доступ к обширным ресурсам. Видать, этот старик не был настолько полезен для Кремля. А может, и вовсе опасен.
– Знаю я опричников, – проговорил Книжник. – Хотя лучше бы и не знал вовсе. Неужто вы им дорогу перешли?
– Думаешь, я против Кремля пошел? – горько усмехнулся старик. – Не носил бы я тогда о нем эту память.
Он поднял крест кривыми узловатыми пальцами, повертел его, как будто ощупывая, хотел убедиться, что тот действительно существует.
– Так что же случилось? – спросил семинарист.
– А ничего особенного. История стара, как мир. Женщина.
– Женщина?
– Скажи, мальчик, ты был когда-нибудь влюблен?
Перед глазами пронеслись яркие картинки, заставившие что-то приятно сжаться в груди. Старик хватким взглядом уловил пробежавшие по лицу парня эмоции, засмеялся:
– Да я не про то говорю. Бабы – они бабы и есть. Приятно, конечно, но дело-то не в том. Я про настоящее говорю.
Книжник попытался осознать, что имеет в виду этот видавший виды странник. В памяти всплыло только одно-единственное имя.
Хельга.
Та, что осталась в далеком Форте. Та, на фоне которой меркли все прочие женские имена, лица, губы, горячее дыхание. Та, что была смыслом всего, маяком, указывающим путь домой.
– Вижу, понял, – просто сказал старик. – Вот и меня угораздило втюриться. По самые уши.
– И что же в этом плохого?
– А то, что не один я на свете такой влюбчивый. Да и рожей не вышел влюбляться в такую красавицу. Потому как на нее кое-кто еще глаз положил.
Книжник понял.
– У вас соперник появился? Кто-то из опричников?
Старик ткнул в него грязным кривым пальцем:
– В точку. Знал бы я тогда, кто он такой, – а был он серенький, невзрачный, тихий такой…
– Опричники все такие, – пробормотал Книжник. – Говорят, у них нарочно генетика изменена – для скрытности.
– Но я-то не знал! – в голосе старика послышалась досада. – Да и кто там думает о последствиях, когда любит?
– Это точно…
– Не перебивай. В общем, повздорил я с этим, невзрачным… Вот, даже имя его забыл. А ведь тот же предупреждал: худо будет. Не приближайся к Елене – так ее звали…
Старик замолчал. Взгляд его покрылся поволокой, устремленный куда-то вдаль, сквозь стены, будто сквозь само время и пространство.
– И что же вы, не послушались?
– А ты бы послушался? – оскалился старик. Зубы у него были желтые, но крепкие, на зависть многим. – Я уже и Наставника своего убедил, чтобы обвенчали нас поскорее. Да этот тип оказался быстрее.
– Скрутили? – предположил Книжник. – В подземелье бросили? Обвинения нелепые выдвигать стали?
– А ты, смотрю, знаешь о чем говоришь, – нахмурился старик. Впился подозрительным взглядом в семинариста. – Сам, часом, не из этих? Хотя нет, не похож. Слишком уж взгляд ясный.
– И на на том спасибо.
– В общем, почти так оно и было. Схватили меня прямо в Семинарии, когда я перед Наставником экзамен держал. Думаю, момент специально выбрали – чтобы меня унизить посильнее. Обвинения бросили, будто я с нео якшаюсь, информацию про ночные посты сливаю. Даже золота не пожалели – подбросили прямо в келью.
– И что же, суда не было?
– О чем ты? Время было смутное, шамы тумана напустили, в любую минуту осады ждали. Так что был трибунал по ускоренной процедуре. Постановили: изгнание. Привести в исполнение немедленно. Я и пикнуть не успел, как меня за ворота вышвырнули. – Старик скрипнул зубами. – Этот гад боялся, что я их подметные письма опротестовать смогу. А у меня язык хорошо подвешен был – перед народом я всегда отбрехался бы.
Старик засопел, теребя в руках кружку, уставился в ее темную глубину, словно на дне были ответы на давние вопросы. Процедил сквозь зубы:
– Он-то думал, я быстро сдохну. А нет человека – нет проблемы.
– Изгнание почти всегда означает смерть, – тихо сказал Книжник.
– Вот именно – почти, – старик с прищуром поглядел на парня. – А я, видишь, выжил. Через что мне пришлось пройти – даже вспоминать не хочу. Одни только годы рабства у шамов чего стоят. Эти ж подонки на мне свои опыты ставили, в мозгах у меня ковырялись. Уж и не знаю, чего они там найти хотели, да только я был уверен, что спячу. Одно только мне не давало сдохнуть. Ненависть. Все эти годы только об одном думал: неужто Елена с этим подонком жить стала? И как думал о том – так на душе черно становилось. Решил даже в веру податься. Вон, крест сделал из стилоса – единственного, что осталось в кармане, когда меня вышвырнули за стену.
– И что же, помогла вера?
– Выжить? Пожалуй. Успокоить душу – ничуть.
Они помолчали. Книжник думал о том, какие разные судьбы сложились у двух выходцев из кремлевской Семинарии, разделенных не менее чем половиной века. Один с самого детства мечтал о походах и странствиях, о жарких битвах и великих открытиях. Другой видел себя в теплом местечке с красавицей Еленой под боком. Даже главный семинарский символ – стилос – они применили по-разному: старик сделал из него символ смирения; Книжник же превратил стилос в оружие, научившись метать его с непревзойденной ловкостью, да еще разработав парализующий яд для острия. Судьба, что ни говори, исполнена иронии, и зачастую – горькой.
О чем думал старик – неизвестно, но мысли его, видать, были невеселые. Книжник поглядел на своих и осторожно спросил:
– Скажите… А вы хотели бы вернуться?
Старик вздрогнул, выходя из оцепенения:
– Куда?
– Домой. В Кремль.
Глаза старика сверкнули – но тут же его взгляд потух, на лицо вернулось равнодушие:
– Это невозможно. Я никогда не вернусь домой. И вы не вернетесь.
– Вернемся! – убежденно заявил Книжник. – Пусть даже мы лишись бронепоезда. Но мы починим его. Или найдем другой путь.
Старик покачал головой:
– Ты не понимаешь. Это физически невозможно.
Семинарист недоуменно пожал плечами:
– Как это?
Старик впился в него своим острым взглядом:
– Как ты думаешь, где ты находишься?
– Ну… – Книжник пожал плечами. – В Кенигсберге, я полагаю.
