Луч дрожал и выписывал в темноте замысловатые петли. Толик хотел сбежать наверх и боялся, что, поднимаясь, потеряет из виду часть подвала — а вдруг именно оттуда крадётся неведомое страшилище? Зубы выбили отчётливую дробь… Толик всегда считал, что он — пацан решительный и смелый, впервые в жизни он слышал, как его собственные зубы стучат от страха. Значит, это не выдумки, и впрямь такое бывает… Не решаясь ни отступить, ни двинуться вперёд, он, согнувшись, втянув голову в плечи, стоял у лестницы. Справа и слева были тёмные углы, туда фонарь не доставал, это тоже действовало на нервы.
Снова шорох, тоненько звякнуло стекло… Толик выстрелил на звук, левая рука скользнула в карман, захватила горсть патронов, несколько из них проскочили между пальцами… Возле самой лестницы, в трёх шагах от ботинок Толика, шевельнулся бесформенный пласт хлама… Парень заорал, не отводя глаз от сырой вязкой массы, в которую давным-давно превратился раскисший упаковочный картон, рука слепо тыкала патроном в казённик, патрон никак не входил в канал ствола, потом наконец встал на место, Толик судорожно рванул оружие, взвёл… Луч света мазнул по горе гнили, тени — длинные, страшные — качнулись на полу… Заплесневелый картон прогнулся посередине, будто придавленный невидимой ногой. Толик вспомнил рассказы о кровососах, умеющих становиться невидимками, — и выстрелил туда, где мог находиться противник. Дробь застучала по стенам где-то в темноте, на картоне никого не было, заряд прошёл без помех.
Толик сунул руку в карман и обмер — всего два патрона! Последние! Нагнуться и поднять с пола те, что выронил, он уже не решится, потому что для этого нужно опустить глаза, потерять из виду страшный подвал.
Несколько десятков зарядов к дробовику остались наверху, в рюкзаке, но как до них добраться? Стараясь не спешить, он аккуратно зарядил оба ствола, взвёл курки и замер. Невидимка снова шевельнул лист картона, но совсем вяло, едва заметно. Тёмная гнилая масса приподнялась, выгибаясь, край вздрогнул… из-под него показалась острая мордочка. Крыса! Да ещё совсем маленькая, молодая! Выходит, он, Толик исходил потом и стучал зубами от страха перед крысёнышем! И патронов сколько извёл! Ах ты тварь!..
Облегчение перешло в злобу, Толику захотелось непременно прикончить грязную скотину, отомстить за испуг. Он кинулся к зверьку и топнул тяжёлым ботинком, чтобы размозжить в кашу череп твари, прикончить, расплющить, уничтожить!
— Ах ты сволочь! — орал бандит. — Гнида! Скотина! Тварь! Грязная тварь!
Он выкрикивал что-то ещё, потом и сам не вспомнил бы, если б захотел, какие именно слова приходили на ум. Смесь злости, радости, волнения от ещё не вполне улёгшегося страха — пёстрый коктейль эмоций бурлил в нём.
Крыса метнулась, сумела увернуться, Толик, вопя ругательства и припадая на ушибленную ногу, скакал следом, топал каблуками, прыгал на грудах расползающейся гнили, ловил маленького беглеца в световое пятно фонарика. Он боялся маленькой крысы! Он убегал от крысы! Едва не рехнулся от страха! Ну тварь, тварь!..
Зверёк бросался из стороны в сторону, норовил вырваться из яркого луча, скользнуть во влажную тень, он обезумел от страха перед этим огромным чудовищем, которое издавало ужасные звуки, топало гигантскими башмаками, гремело и завывало. Грызун всю свою короткую жизнь провёл в тихих тёмных подземельях, он не знал ни ослепительного света, ни оглушительных криков, самая большая опасность, которая была ему ведома, — это острые зубы старших самцов, которые лёгкими укусами отгоняли крысёныша от лакомых кусков съестного. Такого опасного существа, как Толик, ему прежде не встречалось.
А Толик совершенно обезумел от жажды разделаться грызуном, он позабыл даже о необходимости беречь патроны. Грохот обреза и щелчки дроби в опасной близости заставили крысёнка броситься в темноту с новой прытью. Толик, видя, что снова промазал и жертва ускользает, выстрелил из второго ствола, тут ушибленная нога подвернулась, он поскользнулся в гнилой податливой массе, подошва поехала по скользкой груде слоящегося сырого картона, и Толик, падая, задел стеллаж — посыпались банки и короба.
Он взмахнул рукой, защищая голову от сыплющейся с потревоженных полок рухляди, от этого движения покрытая плесенью и пылью колба улетела во мрак — вслед улепётывающему крысёнку. Колба была почти пуста, только на дне округлой горкой ссохлась слизь органического происхождения…
* * *
А крысёнок улепётывал во весь дух, он даже не успел сообразить, что сумел ускользнуть от страшного великана, что уже укрылся в темноте, когда над ним разлетелась вдребезги колба. Корка на комке органики лопнула, из неё, как из расколотой ореховой скорлупы, вывалился слизкий шарик… и упал на голову зверёнышу. Слизь стремительно, как атакующая кобра, развернулась в плоский блин, окутала голову крысёнка вязким коконом, запустила гибкие отростки в ноздри… У этой твари не было разума в привычном нам понимании, она не соображала, не мыслила, даже не осознавала себя живым существом, но у неё имелась цель: победить, подняться, стать больше и сильнее. Она не убивала — она попросту брала то, что ей требовалось для исполнения плана. Сейчас ей требовался мозг, чтобы руководить телом, и требовалось тело, чтобы исполнять приказы мозга. Тонкие отростки всё глубже проникали под череп крысёнка, они касались нервных волокон, воспринимали текущие по тканям млекопитающего сигналы и заменяли их своими, соответствующими плану.
Крысёнок не прекратил существование, он стал частью Твари. Тварь по-прежнему не ощущала себя живой, но она уже приступила к исполнению плана. Теперь у неё был развитый мозг, способный преобразовать идею, которая владела Тварью, в поступательную цепь действий.
Однако для начала требовалось убраться из подвала. Тварь опасалась страшного существа, которое преследовало крысу. У существа были огромные ботинки, способные раздавить новорождённую Тварь, у него имелись огнестрельные стволы. Все крысиные инстинкты, все воспоминания и страхи крысёнка были унаследованы новым существом, и самым страшным кошмаром зверька был чудовищный пришелец с дробовиком и ботинками. А Тварь была слишком мала и слаба, она не вполне овладела новым телом, ей было нечего противопоставить страшному Толику. Пока что — нечего. Пока…
* * *
Когда Толик отшвырнул колбу, тело дёрнулось вслед за движением руки, он потерял равновесие. Ноги скользнули в склизкой гнили, парень повалился навзничь. Падая, он ударился головой об угол стола, упал в груду заплесневелого тряпья… Стол, задетый Толиком, качнулся и навалился сверху. Толик, ругаясь, барахтался в вязком мусоре, он даже не слышал, как крыса, шатаясь и слепо тычась в препятствия, проковыляла прочь, во тьму, как нырнула под нагромождение пыльных обломков и скрылась.
Толик выбрался из-под кучи хлама, и тут пискнул ПДА на запястье. От удара чёртова машинка снова заработала. Не веря собственному счастью, он поднёс руку поближе к лицу. Экран исправно светился, и Толик видел собственные координаты — судя по карте, в этом квадрате не было ничего интересного. И сталкеры, и бригады мародёров не суются в подобные места… Толик перешёл в почтовый режим и стал медленно, тщательно подбирая слова, составлять донесение бригадиру. Хуже всего будет, если Торец решит, что новенький решил скрысятничать, сбежать с долей бригадного хабара, которую ему доверили.
