Шура аккуратно прицелился в правое предплечье Толика и выстрелил. Он решил не убивать, но обезвредить преследователей. Толик на бегу почувствовал, как боль обожгла руку, пуля прошла навылет, лишь разодрав мышцы. Тут же несколько пуль просвистели совсем рядом, он с разбегу рухнул на землю, перекатился. Будда завизжал и кинулся в сторону. Теперь Моня сообразил, что происходит, бросился закрывать Толика. Встал и раскинул руки. Слепой выпустил по Твари полмагазина — теперь он не боялся задеть бандитов. Особого вреда Твари он не причинил, но чудище попятилось. Моня заорал, и Слепой обернулся, увидел приятеля, стоящего над парнем в чёрной курточке, и кинулся к ним. Толик завозился на земле, из разорванной руки текла кровь…
— Он спас меня! — выкрикнул Моня. — Слепой, он спас!
Вдвоём сталкеры подхватили Толика под мышки и поволокли прочь — подальше от поляны. Тварь не гналась за ними, она, по-прежнему удерживая на весу тела убитых бандитов, побрела к Сержу, который пытался уползти. Он плакал навзрыд и изо всех сил упирался ладонями, а раздробленные пулями Мистера ноги бессильно волочились, за ними тянулся широкий кровавый след…
Тварь медленно брела за ползущим Сержем, анализируя, теплится ли сознание в телах, нанизанных на когти. Мозг чернобыльца не уловил ментальных сигналов, и Тварь отбросила ставший ненужным груз, позволила мертвецам соскользнуть с когтей. Теперь её интересовал последний Homo sapiens, оставшийся на поляне. Она догнала Сержа, потом, осторожно переступая длинными конечностями, нависла над ним, накрыла собой… и опустилась. Плач и вой Сержа оборвались.
* * *
Шура, осторожно придерживая свою драгоценную винтовку, медленно спустился с дерева. Тут к нему добрались Слепой и Моня, волокущие Толика.
— Некогда объяснять, — бросил на ходу Слепой, — давайте скорей прочь отсюда. Сталкер перехватил половчее Толика, тот не выдержал — застонал, руку будто раскалённым штырём проткнули.
— Ты, парень, как тебя, ты держись. Нам сейчас валить нужно, да поскорей. Потом сделаем передышку, перевяжем…
— Да продержусь… — Толик отстранил спасителей и попробовал стоять ровно. Получилось. — Я теперь сам пойду.
— Парень, — Моня хлюпнул носом, — ты это… я тебе того. Я обязан по гроб тебе…
— Потом объяснитесь, — вмешался Слепой, — сейчас уходим. Так как тебя?
— Ну Толик.
— Послушай, Нутолик, ты не обижайся, но пистолет отдай Моне.
Скрипач только сейчас сообразил, что дробовика при нём нет — непонятно, когда успел обронить в этой беготне и суматохе. Делать нечего — Толик, хотя и не хотелось, неловко вытащил левой рукой «Макаров» и протянул сталкеру. Потом добавил и запасную обойму. Левой орудовать было неудобно, но на правой рукав набух кровью и каждое движение отдавалось тупым ударом в плечо. Они пошли по лесу, озираясь, Шура на ходу молча вытащил нож, стащил куртку с правого плеча Толика и распорол рукав рубахи. Парень морщился и шипел сквозь зубы.
— Станем на минуту, — предложил Очкарик. Сталкеры остановились, и Шура очень ловко вколол раненому стандартный набор из аптечки. Достал бутылку, намочил водкой тампон, вытер кровь и быстро залепил рану. Единственное, что он при этом сказал:
— Извини, Толик. Непонятно, за что снайпер извинился — за то, что ранил, или за боль при медобслуживании. Скрипач ответил невпопад:
— Спасибо.
— Ну и пойдём, — заключил Слепой. Пока Очкарик обрабатывал рану, он настороженно озирался. Вокруг был негустой лес, хилые деревца, тишина… Странная тишина, тонкая, напряжённая, как натянутая струна. Казалось, лишь задень такую тишину — и всё кругом загремит, завоет, затрясётся…
Но никто беглецов не преследовал, сталкеры немного расслабились, и Слепой стал расспрашивать Моню и Толика, что же произошло.
Толик больше помалкивал, зато у Мони после пережитого страха прорезалось красноречие. Он в красках живописал свои приключения — как его заманили в засаду, как он заметил ствол Бузяка в руках бандита, и прочее. Толик шагал и слушал, пару раз вставил слово, больше не удалось — Моня тарахтел и тарахтел, да Толику и не хотелось болтать. Небо потемнело, налилось спелой синевой, близилась ночь. Парень задрал голову, поглядел вверх, тоненькие ветки закружились над ним, завертели спираль, слились в серую паутину на синем небосводе… Он потерял сознание.
— …От потери крови, от усталости и вообще… Но это пройдёт… ничего страшного… — прозвучал над Толиком в чёрной пустоте голос Мони. Потом навалилась тишина.
* * *
Хотя Тварь была готова к обретению нового мозга, прикосновение к человеческому сознанию оглушило её. Курбан был неглуп, но мозг Сержа оказался куда более развитым и способным к абстрактному мышлению… Она запустила гибкие отростки в тело человека, и по тоненьким ниточкам нервной ткани, которые и являлись подлинным телом Твари, пробежали сигналы, обожгли и ошарашили нервную систему монстра. Перед сознанием Твари развернулся новый, необъятно огромный мир, целая вселенная, насыщенная красками, звуками, образами, догадками и фантазиями, наполненная всем, что составляет человеческое мышление, всем, что мы используем, не задумываясь и не подыскивая определений, — всем, чем владеет Homo sapiens, вершина пищевой цепочки Земли.
Серж мыслил изощрённее Курбана, чьим разумом Тварь владела совсем недолго… Серж был гораздо лучше осведомлён о пространстве и о времени, ему случалось размышлять, пусть и недолго, об устройстве мироздания, иногда он от скуки листал научно-популярные брошюры… Теперь потоки информации, гигантские глыбы сведений об устройстве Вселенной и туманные, бесформенные представления о свойствах человеческого духа — всё это обрушилось на нервные волокна Твари. Сведения, смысл которых и сам-то Серж не вполне мог уразуметь, устремились в сознание, выстроенное из нескольких примитивных разумов, затопили это сознание, окутали и пропитали его…
Тварь плотнее прижалась к телу Сержа. Разум человека был и мёртв, и странным образом жив, хотя и почти лишён личности. Его тоже заполнили разнообразные видения и мысленные конструкции, не свойственные человеку. В мозг Сержа поступала информация о запахах и звуках, недоступная людским органам чувств, он оказался вплетён в сложную картину ментальных образов и пси-волн. Разум человека оказался жарко полыхающим солнцем среди тусклых звёздочек, в виде которых мозгу чернобыльского пса представлялся участок леса, населённого разнообразными обитателями — существами, чьи сознания были доступны для считывания пси-органу мутанта.
Тварь тяжело заворочалась; паучьи лапы, снабжённые острыми когтями, пролезли под брюхо, стали рвать и терзать человеческое тело, придавленное к земле, придавать ему нужную форму. Сквозь раны проникали новые и новые чувствительные отростки. Затем Тварь сползла с изувеченного человека, тяжело завалилась на бок и приникла к кровоточащему обрубку мягким горбом, выращенным заранее для того, чтобы принять новую часть себя. Когда Тварь окончательно освоится с этим мозгом, она ощутит то, что свойственно человеку, — вечную неудовлетворённость достигнутым, стремление увеличить собственные знания и возможности. Это сосущее чувство, своеобразный интеллектуальный голод, совместившись с заложенной в Тварь программой, приведёт к естественному выводу: необходим ещё один мозг, а лучше два… три… много, много!.. Тварь не знала смысла арифметики, для неё не существовало понятия количества, но жажда расширить сознание за счёт присоединения новых разумов погонит её за сбежавшими обладателями мозгов. Как только Тварь будет в состоянии двигаться, она пойдёт по следу — и как обычно, поступит рационально, выберет то, чего легче достичь. Тварь пойдёт не за теми, которых много и которые умеют больно ранить, она двинется за одиночкой. Он слабый, медленный, зато его ментальная проекция горит очень ярко.
