«Я был простым деревенским парнем из Западной Виргинии».
Как выяснилось, Рэнди Энгл не понаслышке знает о трудностях преодоления ограничений своей среды. Мы встретились с ним в кафе Рутгерского университета; высокий и крепкий, с румяными щеками и редеющей копной волос, упорно цепляющихся за свои позиции в центре высокого лба, ученый выглядел намного моложе своих 66 лет.
«Я вырос в долине Канаха в Западной Виргинии и до четвертого класса жил в доме без водопровода. В нашей семье было четверо детей. Мама купала нас в огромном корыте, самом огромном корыте в мире. А воду грела на дровяной печи. И готовила на этой печи. И с первого по восьмой класс я ходил в школу, в которой было на всех одно помещение.
Но я горжусь своим происхождением. По сути, я считаю себя привилегированным, потому что моя мама, как и родители большинства людей, сумевших выбраться из нищеты, верила в меня; она не подталкивала меня, но она меня подбодряла и стимулировала. Мой отец не мог послужить для меня примером. Во времена Великой депрессии ему пришлось бросить школу, чтобы поддержать семью. Ему тогда было 15. В конце концов он устроился простым рабочим. Этот невероятно умный человек всю жизнь проработал на заводе. Но мама считала, что нас, детей, ждет совсем другое будущее. Я первым среди всех папиных родственников окончил среднюю школу. Самым первым. И первым из всех наших родственников поступил в колледж. А потом в университеты пошли учиться почти все мои братья и сестры.
Но у меня не было никаких четких планов. Я жил в шести километрах от университета с исторически сложившимся черным контингентом преподавателей и студентов. Университет Западной Виргинии именно такой. Я принадлежал к меньшинству. 75 процентов студентов были черными. Я получил превосходное образование. Там преподавало много отличных специалистов, которые из-за цвета кожи не могли получить работу в другом месте. Мой профессор по психологии в 1929 году защитил докторскую диссертацию в Северо-Западном университете. Чтобы учиться в аспирантуре, он подрабатывал дворецким. А мой преподаватель математики был выпускником Гарварда; сегодня его с руками оторвал бы любой университет мира. А уроки французского мне давала женщина, в 1930 году окончившая Сорбонну. Так что, как видите, у меня отличное образование.
Понимаете, Западная Виргиния совсем не так давно была с функциональной точки зрения колонией. Люди, владевшие угольными шахтами, приехали туда с севера. Там никто не имел собственных домов, потому что земля принадлежала угольным шахтам. И работникам платили не американскими монетами, а бумажками, которые принимались только в магазине компании. И для владельцев было очень важно, чтобы работники оставались не слишком образованными. Это надо понимать. Они действительно нуждались в дешевой, легко управляемой рабочей силе. Собственники и менеджеры заставляли людей трудиться в условиях, чрезвычайно опасных для здоровья. Чтобы люди вкалывали 50 недель в год по восемь-десять часов в день всю свою жизнь, их требовалось держать в неведении. А еще землевладельцы использовали расизм. Если я сумею убедить вас, что ваша жизнь, какой бы ужасной она ни была, окажется еще хуже, если впустить «всех этих» иммигрантов, черных и прочих, вы станете с пеной у рта защищать существующую систему. Так что поддерживать расизм для них было действительно очень-очень важно.
Поэтому я обеими руками, всеми легальными способами – за Обаму. Мой зять – республиканец. Я сказал ему: «Я трачу твое наследство на то, чтобы ваш кандидат никогда не победил». Потому что у меня внуки, и я не хочу, чтобы они росли в условиях плутократии, к которой стремятся все эти Буши, Ромни, Кохи и Адельсоны».
Вернувшись к теме нашей беседы, к научным исследованиям в области интеллекта, Энгл спросил меня: «Вы знаете, кем был Раштон
[11]
? Он был наихудшим. Но для американской психологии вообще характерно четкое предубеждение против возможности воздействия на врожденные качества человека и мысли в пользу неизменности заложенного в нас матушкой-природой, – продолжил Энгл. – Любой самый задрипанный генетик-бихевиорист знает, что около 50 процентов подвижного интеллекта определяется наследственностью. Я бы никогда не сказал, что воспитание и окружающая среда не важны. На мой взгляд, они играют огромную роль в преодолении ограничений врожденного интеллекта. Я, например, не считаю себя очень умным, но я вкалываю как вол и благодаря этому многого добился. Но разве можно увеличить, скажем, селезенку? Не думаю. Я не утверждаю, что интеллект вообще никак не развить. Но думать, что это можно сделать за десять часов тренинга, с моей точки зрения, совершенно нелогично. Я заявляю любому серьезному ученому-психологу, что верить в такое – просто абсурдно».
Поскольку Энгл заговорил о важности биологически заложенных различий в уровне подвижного интеллекта людей, меня заинтересовало, что он думает по поводу взглядов Андерса Эрикссона, психолога, известного своей теорией о том, что эксперты и даже так называемые гении отличаются от остальных людей исключительно количеством времени, которое они посвящают избранной ими области деятельности, и объемом специализированных знаний, приобретенных благодаря этому. Эрикссон знаменит своей идеей, что в любом деле, будь то шахматная или скрипичная игра, наибольших высот достигают люди, которые посвятили этому занятию в среднем 10 тысяч часов, накопив нужный объем знаний и отточив мастерство до совершенства. Малькольм Гладуэлл в своей книге «Гении и аутсайдеры» назвал это «правилом 10 тысяч часов».
«Мы с Андерсом и сейчас спорим по этому поводу, – сказал Энгл. – Для Андерса знание – все, а врожденные характеристики – ничто. Он – некто вроде Джона Локка
[12]
в кубе. Но Зак Хэмбрик провел действительно интересные исследования, которые показали, что объем рабочей памяти в значительной мере определяет уровень мастерства игры в техасский холдем, на фортепиано и во многих других занятиях. Зак делает потрясающую работу. Так что я лично предпочитаю быть образованным, а не невежественным, однако врожденные способности играют роль, которая превыше любых приобретенных знаний».
Надо сказать, Андерс Эрикссон отвергает идею развития подвижного интеллекта не потому, что он разделяет мнение Энгла, считающего этот интеллект важным и неизменным, а потому, что он полагает его неважным и неизменным.
«Наши исследования свидетельствуют, что обобщающие способности не слишком важны, – сказал мне Эрикссон по телефону из своего кабинета в Университете штата Флорида в Таллахасси, где он является почетным стипендиатом Конради и работает профессором психологии. – В труде Джегги меня прежде всего смущает следующее: она, кажется, не намерена довольствоваться идеей, что благодаря целенаправленному тренингу можно повысить эффективность выполнения задачи. Она хочет продемонстрировать, что это развивает интеллект в целом. Но больше всего меня беспокоит и раздражает то, что, с моей точки зрения, предлагая развивать интеллект, они принижают все, что нам известно об обязательных предпосылках высокой эффективности в любой области деятельности. Если бы вы смогли привести хотя бы один пример, как в результате 15 часов практики кто-то стал экспертом мирового класса, это опровергло бы правило 10 тысяч часов и все, что мы сегодня знаем в данной сфере. А нам известно, что даже самому одаренному человеку, чтобы добиться истинных высот в том или ином деле, нужны тысячи часов целенаправленной практики».
