Вот тут Антонио понял, что для того чтобы взять кого-то на абордаж, вовсе необязательно иметь пятидесятипушечный фрегат. Даже бриг не обязателен. Довольно будет алых губок, томных глазок, нежного голосочка… Ах, донья Анхелес, и почему тебя не назвали Мортирой? Непростительное упущение.
Одна только досада: дон Антонио Гарсия Альварес де Толедо-и-Бомонт, граф де ла Вега, не желает быть взятым на абордаж ни алыми губками, ни томными глазками. Ни даже лучшей во всей Андалусии морсильей.
Двор, интриги, невесты и фейерверки могут провалиться в преисподнюю. Вместе с нежной и беспомощной доньей Ортега.
Тоньо аккуратно составил на пол блюдо из — под морсильи и сел на постели.
— Анхелес, если ты хочешь на праздник, попроси супруга.
Глаза доньи повлажнели, губки округлились от недоумения и обиды, тонкая рука потянула простыню к груди.
— Антонио?
Тоньо стало стыдно. Обижать столь хрупкое и прекрасное создание — грешно. Подумаешь, донья хочет на праздник, совершенно же естественное желание для любой дамы. В их жизни так мало развлечений, вот только и есть, что праздники, флирт, опера и наряды. Но… но Тоньо не поехал ко двору даже с отцом. Политика и интриги — не для него, его воспитывали не как наследника Альбы, в политике и интригах чувствовал себя как рыба в воде его старший брат, Фердинандо. Не зря ж его назвали в честь его настоящего отца, Фердинанда Арагонского, короля Испании милостью божией. Антонио же слишком прям и не искушен в делах двора, он лишь помешает отцу в его делах.
От мыслей о политике у Тоньо враз испортилось настроение. Он совсем отвернулся от доньи Анхелес, и уже было собрался надеть штаны и сбежать от укоризненных вздохов и горестных взглядов, как под окном послышался конский топот. Не меньше полудюжины всадников.
«Любопытно, кого и куда несет под утро, — подумал Тоньо, все же натягивая штаны и не глядя на донью, готовую упасть в обморок от огорчения. — Завтра пришлю ей три дюжины роз и приглашение в оперу. И браслет с черными сапфирами, он прекрасно подойдет к ее глазам. Ангел простит меня, поймет и простит».
Он едва успел подумать про браслет, как конский топот оборвался. Прямо под балконом. Послышались окрики, стук дверного молотка.
Дьявол! Вот только дона Ортеги сейчас не хватает!
Или — это нарочно подстроено? Милая Анхелес хочет стать вдовой, а затем графиней? Донья Мортира, дьявол ее разрази!..
Тоньо обернулся, встретился взглядом с перепуганной и дрожащей Анхелес, устыдился своих подозрений, и в тот же миг дверь внизу открылась, послышались голоса.
— Беги, Антонио, умоляю тебя, беги! — шепотом вскричала донья, спрыгнула с постели, едва прикрытая простыней, и сунула ему в руки камзол и саблю. — Не нужно драться, Антонио, если с тобой… если ты… я не переживу, Антонио!..
В ее глазах было столько волнения, столько страха — за него, Тоньо! Ему бы устыдиться, но совершенно некстати вспомнилось, как за ним уже приходили и вот так же стучали в дверь в самый неподходящий момент.
Пресвятая Дева, лишь бы сейчас это был обманутый супруг!..
— Прости, Анхелес, — пробормотал он, засовывая руки в рукава камзола. Сорочкой он пренебрег, некогда, схватил только саблю. — Я люблю тебя, мой ангел.
Последние слова он говорил, отворяя балконную дверь и выглядывая на улицу.
Увы. Прямо под балконом гарцевали четверо смутных в предрассветном тумане всадников. Слишком смутных, чтобы разглядеть, во что они одеты.
На звук один из них потянул повод, приказывая лошади остановиться, и задрал голову.
Тоньо отпрянул от окна, развернулся к донье Анхелес:
— Черный ход!
Донья кивнула, откинула гобелен с Пресвятой Троицей и распахнула низенькую дверцу. Глаза у нее были несчастные и перепуганные, но движения — решительные. Она даже не бросилась ему на шею и не упала в обморок. Дивный ангел. А за дверью уже слышались шаги.
— Беги, Антонио, скорее!
Он не успел даже перенести ногу через порог, как в дверь доньи постучали…
Сердце оборвалось. Обманутый супруг? Или за ним все же пришли они?..
Глава 11*, в которой благородный дон страшится совершенно не того, чего стоило бы страшиться на самом деле
Тоньо выпрямился, потянул носом, закашлялся — в мадридской мастерской отца все еще сильно, резко пахло бурой. Долго же теперь не выветрится этот запах. И как только отец к нему привык? Вот у Тоньо, не получается, хотя в почти уже родной Саламанке, на кафедре алхимии, тоже не розами благоухает.
Но что поделаешь, в ювелирном деле без буры не обойтись!
Зато ни один ювелир не сварит эмали лучше, чем Альба, и работы тоньше никто не делает…
Тоньо повертел остывшее наконец кольцо, хмыкнул: насчет тонкой работы он себе польстил. Кольцо — забавный растрепанный, распахнувший крылья феникс — вышло крупным, тяжелым даже на вид. Хотя все равно работа тоньше, чем у любого ювелира: видны мельчайшие детальки, даже ости в перышках, и перышки эти переливаются всеми цветами живого пламени, и эмалевые глазки — бусинки словно горят…
Он поморщился.
Словно! Кому оно нужно, это словно?!
Феникс должен был взлететь! Тоньо все сделал правильно, и он — Альба, а значит его феникс должен быть живым. Не зря же Тоньо битых шесть лет отучился в университете Саламанки у лучшего в Европе алхимика! Не зря перекопал всю университетскую библиотеку и перечитал все книги по естественным наукам и все запрещенные Церковью труды по магии, что смог найти! Там было много про дар крови Альба. Много ерунды и домыслов, много недомолвок и иносказаний, но вполне достаточно и годных к применению на практике рецептов. По крайней мере этот — точно. Потому что у отца был феникс, и у деда был. У всех настоящих Альба были фениксы!
Почему же?..
В фолианте, который мессир Бальзамо, будучи проездом в Саламанке, одолжил ему всего на два дня, говорилось: «Возьми часть огня, часть крови, да три части золота, пусть сольются они в одно, и тогда, если в сердце твоем живет любовь — родится феникс». А сам мессир Бальзамо загадочно улыбался и говорил, что волшебство — это очень просто, намного проще, чем кажется. И настоящие волшебники никогда не рассказывают своих секретов не потому, что боятся конкуренции, а потому что секретов нет. Ты или творишь волшебство, или нет. Просто, как молитву или проклятие.
Ему Тоньо верил, потому что отец говорил то же самое: нет никаких фамильных секретов Альба, никаких ритуалов или чертовщины. Есть просто дар. Или нет дара. Если есть — ты сам научишься им пользоваться, как научился дышать или ходить. Как научишься любить. Главное, не перепутай любовь с себялюбием, а служение — с тщеславием.
Тоньо умел любить. Сначала — семью. Потом Господа, Испанию и Науку. Но что такое настоящая любовь, он понял, лишь когда встретил Анхелес. Дивного, нежного ангела, ниспосланного ему самой Пресвятой Девой…
