В таком состоянии сразу лезть в сани нехорошо, и банщик накормил Саньку ужином. Потом его как можно скорее доставили в дом, где то ли жили, то ли гостили Келлер и Никитин. Санька добрел до своей комнаты во флигеле и рухнул на постель — спать, спать, спать…
Проснулся он рано — сквозь ставни еще не пробивался свет. Сперва было блаженство привольно раскинувшегося тела, складного, крепкого и послушного. Потом появились и мысли. Первая была — о ночном горшке, вторая — о Федьке. Именно этой ночью ему следовало добежать до Малаши, стукнуть в окошко, узнать новости и сообщить свои.
Стало малость неловко — Федька, не получив от него вестей, забеспокоится. Потом Санька сказал себе: она просто не знает, что сыскался сильный покровитель, узнает — сама обрадуется. Нужно просто исхитриться передать ей сегодня записочку. Не подписывать, мало ли что, а так изъясниться, чтобы она поняла, кто сочинитель.
Ломать голову спросонья над такой задачкой — занятие неблагодарное. Санька додумался до того, что в записке должен быть намек на нечто, известное только им двоим, но что бы это такое могло быть? Он старался не оставаться с Федькой наедине, общих тайных воспоминаний у них не было, а лишь такие, какие всем известны… Он уж решил просить помощи у Жана, мастера плести словеса, но вдруг сообразил. Они как-то, оставшись вдвоем в репетиционном зале, целых полчаса выплясывали первый дуэт из старого балета «Прометей и Пандора» — тот самый, в котором Прометей оживляет небесным огнем статую Пандоры и промеж них вспыхивает любовь. Обоим очень хотелось исполнить эти партии — и оба понимали, что не суждено, фигуранты о таких ролях могут только мечтать, и то молча — чтобы не засмеяли. Очень не любит береговая стража, когда кто-то из ее рядов вдруг выбивается, исхитряется рвануться ввысь.
Там ведь был не только танец — там происходило действо, там каждый жест исполнен смысла. Саньке нравилось передавать чувства движениями рук и всего тела, хотя ему редко выпадало такое счастье, разве что в причудливых плясках: адский призрак показывал зловредность, пьяный сатир — веселье. А Федька любила именно танцевальную часть партии Пандоры — она вообще плясала радостно, с огромным удовольствием. Ежели написать «От Прометея — Пандоре», то Федька догадается, кто прислал. Но Прометей и Пандора — страстные любовники, как бы ей чего лишнего на ум не взбрело…
В комнату заглянул служитель, позвал завтракать. Стол в маленькой столовой был накрыт на четыре персоны — явились, зевая и почесываясь, Никитин и Келлер.
— Занятный денек нам сегодня предстоит, — сказал Никитин, как всегда, бойкий и благодушный.
— Да уж, — проворчал Келлер. — После такой ночки занятный денек — именно то, что требуется, чтобы попасть в бешеный дом. Тебе хорошо, тебя от водки отчитали, а мне каково?
— Думаю, Жану сегодня не лучше, — утешил Никитин. — А ты, Румянцев? Жив? Сказывали, две бутылки крепкого венгерского невинности лишил.
— Жив, — буркнул Санька.
— Жану хорошо, он наловчился закусывать прежде чарки, — с явной завистью молвил Келлер. — Да и то — дозакусывался до того, что скрипицу свою позабыл… надо будет ему завезти…
— Сам заберет, — возразил Никитин — Скрипица нам пригодится. Покажи-ка, сударь, свое умение.
Это относилось к Саньке.
— На что тебе? Хочешь мне головной боли добавить? — спросил Келлер.
— Хочу понять, сможет ли он играть в гостиных. Кавалер со скрипкой всякой даме понравится. Значит, не груб, любезен.
— И то верно. Трифон! Эй, Трифон! Неси сюда скрипку из гостиной!
— Я без нот мало что умею, — попытался отговориться Санька. У него и с нотами случались всякие недоразумения.
Трифон, молодой толстощекий служитель, принес не скрипку, а большую супницу, полную жирной гречневой каши с мясом.
— А?.. — спросил Никитин, показывая на четвертый прибор.
— Делом заниматься изволят, — ответил Трифон.
— Ну, Господи, благослови ести-пити…
Санька не привык хорошо питаться — мать всячески выгадывала, чтобы из его жалованья и своего вдовьего пенсиона и за квартиру платить, и сыновей одевать-обувать, так что мясо на столе не каждый скоромный день бывало. А тут — роскошь! Он даже подумал — неплохо бы малость потолстеть, чтобы лицо округлилось, а то сухое, один нос торчит да губы.
Он надеялся, что за время завтрака Келлер с Никитиным забудут про скрипку, но нет — напомнили Трифону, он притащил футляр.
— Играй, сударь, — велел Келлер, — а мы насладимся.
Никитин тут же развалился на стуле, приняв вид человека, готового к наслаждению.
Санька взял скрипку и смычок. Задумался — что бы сыграть? И вспомнил одну из арий, что проходили вместе с Поморским. Гриша научил Саньку играть ее по слуху, без нот, потому что обоим она очень нравилась. Это был тот самый дуэт Прометея и Пандоры из старого балета, вполне пригодный, чтобы под него разучивать с учениками несложные па контрданса.
Он заиграл — и мелодия сходу далась, словно он ее перед тем два дня твердил и выправлял ошибки.
— Так, так… — повторял Келлер. — Изрядно. Сгодится!
Санька опустил смычок.
— Ты отменно смотришься со скрипкой, сударь, — сказал Никитин. — Я же говорил, будешь нравиться дамам. У кавалера должны быть таланты для употребления в гостиных. Эх, отчего меня в детстве музыке не учили? Может, я бы теперь семь любовниц имел, по одной на каждый день?
— И загнали бы они тебя, тощего, в гроб, — ответил на риторический вопрос Келлер. — У тебя жизненных соков от силы на двух, а ты — семеро! Собирайся, поедешь с Румянцевым к портному. Я ему, мошеннику, приказал ночь не спать, всех за шитье усадить, чтобы к обеду и фрак, и штаны были готовы. Потом — в Гостиный двор, к Кардашову. Он поможет шубу и шапку найти. Там же купите хорошие туфли с модными пряжками, как полагается, и во французской, а лучше в аглицкой лавке — трость. К вечеру наш кавалер должен быть снаряжен, как… как…
— Купидон? Антиной? Адонис? — Никитин принялся перебирать античных красавцев и нагнал их чуть ли не роту, пока Келлер не закричал:
— Да ну тебя, они ж все голые!
Санька впервые получил одежду, на него шитую, если не считать театральных нарядов. Он стоял посреди мастерской — столб столбом, боясь ответить на простейшие вопросы: не жмет, не морщит, не тянет? Наконец Никитин ответил за него, и портной обещал, что к вечеру наряд будет готов. До той поры Никитин повез Саньку в Гостиный двор, где можно было разгуливать часами.
— Трость все же надобно брать во французской лавке, — уверенно сказал Никитин. — Моды меняются с такой скоростью, что вот меня, скажем, оторопь берет.
Санька отродясь в модной лавке не бывал, да еще на Невском. Войдя, он даже растерялся — какое благоухание, какая пестрота и роскошь! Хозяйка весело беседовала с двумя дамами, другим двум помощница показывала картоны с нашитым кружевом, вторая помощница выставляла дорогой утренний сервиз-«дежене». Никитин окликнул ее, она показала, где выставлены трости, и Санька стал брать их в руки поочередно. Особой разницы между ними он не видел, но Никитин как-то разбирался, которая хороша, которая плоха, и звонко о том на всю лавку проповедовал, так что дамы стали на него поглядывать. В этом и состояла его цель — привлечь внимание, блеснуть знаниями и достойной богатого вертопраха разборчивостью.
