— Никак не представляю, я не ярмарочный штукарь.
— Ну так убери из книги. Коли у тебя — «Танцовальный словарь», то нужны ли такие загадки?
Пока Бориска думал над ответом, прибыл горячий кофей. Напоив приятеля, Шапошников весьма деликатно его выставил.
— Приступим, сударыня? — спросил он.
— Да, сударь.
— Комиссию мою исполнили?
— Званцев весь день в театре не показывался. Ни на уроке, ни на репетициях, ни на представлении.
— Занятная новость… Скажите, сударыня, есть ли у вас сорочки из тонкого полотна?
— Есть две, — ответила удивленная Федька.
— Предлагаю сделку. Я вам дам денег на полдюжины сорочек с тем, чтобы вы купили полотно в лавке Огурцовой, — сказал Шапошников. — Вам — сорочки, мне — сведения об Огурцовой.
— Так она же сама полотно аршином не мерит!
— Я научу вас, как добыть сведения… — Шапошников задумался. — Принимайте позу, а достоверное вранье для вас я изобрету.
Федька скинула шлафрок, надетый на голое тело, и улеглась.
— Дмитрий Иваныч, у меня сорочек довольно, — сказала она. — Вы мне лучше иным отплатите.
— А чем?
— За мной, когда я из театра бегу к вам, кто-то следить повадился. Я иду — он за мной, и до самой канавы провожает…
— Отчего до канавы?
— А там я наловчилась от него избавляться. Это кто-то из наших, из балетных. А я не хочу, чтобы он знал, где я ночую.
— Вы боитесь его? — вдруг спросил Шапошников.
— Нет, я никого не боюсь, а просто… просто незачем…
— Вы боитесь. И вы, сдается мне, знаете, отчего тот человек вас преследует, — прямо сказал Шапошников. Федька даже изумилась — вроде старалась сказать, как о странном недоразумении, а не вышло.
Живописец переменился на глазах — пропало беззаботное веселье, глаза опять сделались строгими, и если, подшучивая над Бориской, он словно бы помолодел, то теперь стало видно — не юноша, лет тридцать пять ему, пожалуй… вот и седина в коротких волосах блестит на солнце…
— Не знаю.
— Знаете. Кабы это был ревнивец — вы бы с ним и без меня управились.
Федька вздохнула.
— Да говорите же! — прикрикнул Шапошников. — В театре совершилось загадочное преступление, убийца — кто-то из ваших. Может статься, вам случайно сделалось известно то, что разоблачит убийцу! И вас до поры Господь берег, но чудеса-то по заказу не случаются!
— Убийство тут ни при чем! То есть… то есть, я ни при чем, — объяснила Федька, чтобы поменее врать.
— Коли начали, то уж говорите все, сударыня. Я человек простой и не чиновный, но если вы действительно в опасности — догадаюсь, как вас защитить.
Отродясь Федька ни от кого не слышала таких слов.
Живописец — господин не очень приятный ей. Потому, возможно, что совсем не походил ни на танцовщика, ни на певца, среди которых она выросла, к которым привыкла. И потому два противоположных чувства вдруг воспылали в Федькиной душе: благодарность и упрямство.
— Я не защитить прошу, а помочь мне узнать, кто тот человек, вот и все, ничего иного, — сказала она как можно более гордо.
— Полагаете, ревнивец?
— Ничего я не полагаю! Мне просто нужно знать, кто меня преследует! — воскликнула танцовщица, уже теряя терпение.
Живописец рассмеялся.
— Ну и горячая же у вас кровь, сударыня. А для чего преследует — узнать не угодно ли? Так… Именно это вы знаете, теперь я вижу ясно. Ну, говорите. Иначе помощи не будет — а получите сорок аршин тонкого полотна. И сражайтесь с ним хоть до морковкина заговенья.
Федька решилась.
— Тот человек думает, будто я знаю, где прячется фигурант Румянцев.
— Тот, кого обвиняют в убийстве?
— Он не виноват.
— Точно знаете?
— Точно!
— Уж не с вами ли он провел ту ночь?
— Нет!
— Вы влюблены в него?
— Да!
Выпалив это, Федька очень смутилась — теперь Шапошникову уже незачем спрашивать, для чего она зарабатывает деньги. По тому, как он покачал головой, она поняла: не одобряет…
— Ох… — сказал, подумав, Шапошников. — Зря время тратите. Я-то с вами о деле хотел поговорить.
— О каком деле?
— Вы, сударыня, уже не юное создание, вам за двадцать, пора бы замуж… не перебивайте! Есть подходящий человек, моих примерно лет, не красавец, умница, будет вам хорошим и надежным супругом. Надежным, слышите? Так вот, совершенно не красавец, наш брат типографщик, и хочет жениться на достойной девице. Могу посватать…
— Полон Петербург достойных девиц! — отрубила Федька. И даже брови сдвинула, приглядываясь к Шапошникову: уж не себя ли он в женихи-то предлагает?
— Еще что важно — он не против вашего танцевального ремесла, — преспокойно и даже несколько высокомерно продолжал живописец. — И более скажу — коли станете его женой, то вскоре вас переведут во вторые дансерки. Сколько можно в береговой страже прозябать?
— Господин Шапошников, я сюда не за женихами пришла. Угодно вам меня малевать — извольте, — ответила на это Федька.
— И то верно, — живописец взял преогромную палитру и стал на нее выкладывать из горшочков свежие краски. — Но приятель мой выгодно отличается от вашего избранника тем, что готов жениться на вас. А господин Румянцев — нет, не готов. Стоит ли любить, зная, что Гименей не увенчает любовь…
— Стоит!
Не рассказывать же было этому язвительному господину, чье сердце отродясь не трепетало, про натянутую струнку и тайную музыку!
— Вы романтическая натура. Хотите, скажу, чем это все кончится?
— Нет.
— Вы будете любить его еще несколько времени, может, года два или три. А потом в один день переменитесь. Вы не сможете простить ему, что он не ответил на вашу любовь, сударыня. И тогда…
Он замолчал. Федька уже хотела соскочить с топчана и уйти.
— Не двигайтесь, — велел он. — Итак, мы все обсудили. Сегодня вечером преспокойно идите из театра прямиком ко мне. Мои люди избавят вас от надоедного провожальщика и почтительно доложат, кто это был на самом деле. А вы в уплату прямо от меня отправитесь в Гостиный двор домогаться встречи с Феклой Огурцовой. Вот вам повод: приятельница ваша, сельская помещица, завела полотняную мануфактуру и хочет выгодно сбывать товар. Ей доложили, что лавка Огурцовой — одна из лучших в столице, и она прислала вас, чтобы устроить знакомство.
— Как это ловко у вас получается, сударь…
— Да, пожалуй. А теперь не мешайте мне.
