— Заплати, друг мой, я тебе все верну, — обещала Ухтомская.
— Ты лучше, голубушка моя, скажи, кто тебе мебели для гостиной продал. А то у нас и кресла, и стулья времен царя Гороха, гостей принять стыдно. Николаша велел мне все это спроворить — а я и не знаю, где взять.
— И-и, душа моя, что ж ты мне не сказала? — удивилась Марья Петровна, — Собственные мои людишки такие мебеля мастерят — куда там парижским! И дорого не возьму — хошь, променяю тебе большой комод красного дерева с банкетками на твои изумрудные сережки?
— Комод, поди, дороже стоит. Красное дерево в цене.
— Мой столяр Гришка тебе из ясеневой доски за неделю красную сделает — ни один мастер не отличит. Он ее вымачивает в сандале с квасцами, варит, воском и луком натирает, еще как-то мудрит. Потом купцу сдает и мне с того хороший оброк платит, да и сам живет барином, пешком, я чай, ходить разучился, всюду — на извозчике. Коли у вас с Николашей есть в дворне парнишка смышленый лет тринадцати, присылай — Гришка его выучит. Не будешь над поломанным стулом страдать и мастера по всему Питеру искать. И дорого с тебя за учебу не возьму.
— Мы с Николашей это обдумаем, — сказала Лиза.
Она удержала усмешку — еще немного, еще год, и Гришка достанется ей без всяких денежных трат.
Пришла Маврушка, доложила, что молодые господа лежат в постелях с примочками, доктор-немец с ними возится, Акимка и Юшка помогают.
— Я завтра приеду, — обещала Лиза, — а ты мне дай дня на два, на три, канапе, стол и кресла из зеленой комнаты, пока свои не куплю.
— При государыне Елизавете Петровне, Царствие ей Небесное, — Ухтомская перекрестилась, — так бывало: подымается государыня в поход, ну, хоть из Зимнего в Летний дворец едет, и следом везут целый мебельный обоз. А нет ее — и дворцы пустые стоят. Ладно уж, как не услужить роденьке? Присылай телеги, выручу!
Расцеловавшись с Ухтомской, Лиза поехала домой — следовало показать себя хорошей хозяйкой и пойти на поварню, присмотреть, как стряпают ужин, да чтобы муж увидел свою красавицу, занятую хозяйскими заботами.
Супруг приехал в прескверном расположении духа. Лиза думала, что судебная склока, в которой он увяз, тому виной, оказалось — все еще хуже. Это обнаружилось, когда они оба легли, и она, понимая неуместность амурных шалостей, заговорила тихо и сочувственно, словно идеальная сестра, каких в природе не бывает.
Он сперва не хотел ничего рассказывать и даже обругал Лизу. Но потом, когда она прижалась и стала целовать ему руки, признался: стряслась совершенно необъяснимая беда.
— Тот подлец, что дансерку в пекло отправил…
— Что с ним?
— Я рассудил — нельзя его оставлять. Коли бы все пошло так, как я задумал…
Тут Лиза, пользуясь мраком в спальне, позволила себе улыбнуться: кто задумал-то?
— … то, когда бы дошло до настоящего розыска, и до него бы добрались. А он, подлец, мало того, что изобретательность некстати явил, черт бы его побрал! Велено ж было — выманить ее, вывезти за город, там бы тело до весны не сыскали! А он — в театре, оттого лишь, что случай выдался!
Муж говорил прямо, без экивоков, поэтому Лиза молчала — не желала сбивать его с откровенного настроения.
— Так когда бы припекло, когда бы стали с пристрастием допрашивать, он не на Ухтомских показал бы, а на совсем другого человека… того, что деньги ему платил…
Лиза поняла — речь о Матвеиче, верном слуге, чья верность не раз бывала доказана на деле. Она знала, что во всем этом деле с убийством дансерки Степановой главный труд взял на себя Матвеич; знала, хотя ни разу не спросила мужа о подробностях. И нынешнее мнение об исполнителе убийства, скорее всего, было мнением Матвеича. Вряд ли он даже показал хозяину того подлеца.
— Ты знай, друг мой сердечный, что для меня ты всегда прав, что бы ни сделал, — пылко сказала Лиза. — И я всегда тебя защищать буду. Так что подлец?
— Мы с Матвеичем послали человечка — чтобы избавил нас от подлеца, и концы в воду. Все досконально обдумали. Помнишь — сыщики заподозрили одного молодого плясуна, что был в нее влюб лен?
— Как я могу забыть то, что ты мне рассказываешь? — обиделась Лиза.
При этом она думала, что подлец, очевидно, чем-то согрешил перед Матвеичем, и еще думала, что в свой час придется как-то исхитриться, чтобы чересчур преданный слуга не принимал за нее решений и не внушал ей необходимость убийства неугодной особы. Способ был только один…
— Он, плясун этот сгинул, и сперва это нам было на руку — пусть за ним погоняются, пусть найдут, пусть он глупостей наговорит, а потом мы своих убийц выставим — и с доказательствами! — продолжал супруг. — Того и ждали, чтобы плясуна изловили, а его все нет да нет. Стало быть, хорошо спрятался. Мне-то на него, на плясуна, бы и начхать, но Матвеич подсказал: от него польза возможна. У плясуна подружка-фигурантка, она, чай, знает, где он сидит, и сама там с ним ночует. Матвеич проверял — в комнате, что у коломенской мещанки снимает, она почти не бывает. И мы научили нашего подлеца — пусть девку выследит. Плясун-де нам надобен… А за ним пустили одного человека, мне его Матвеич и не показал, прямо сказал: тебе, барин, на такое рыло глядеть срамно, по нему каторга плачет. Его, сказывают, там Полкашкой прозвали, и он так-то человек надежный, только рылом не вышел. Я чай, ноздри рваные. И вот я так рассудил — коли бы наш подлец, за девкой идучи, забрел в переулки, то там бы его и оставить в сугробе до весны.
— Ты отменно хорошо решил, Николашенька, — тут же согласилась Лиза, поняв, что про сугроб сказал Матвеич, но никак понимания не показав.
— Так что ты думаешь? Подлеца-то отбили!
— Как отбили?
— А ты представь — выходит из театра та фигурантка и идет к Екатерининской канаве, она приноровилась по льду переходить. За ней — мой подлец. За подлецом — то рыло, Полкашка, что Матвеич бог весть где отыскал, с ножиком наготове. И совсем уж в подходящий переулок вошли. А за ним еще люди крались! И когда оно, каторжное рыло, на подлеца набросилось — так тут, словно с неба свалились, какие-то черти. Один — с пудовыми кулачищами. Он-то Матвеичева протеже и уложил. Наш каторжник отбивался, сказывал — не только в подлеца нож засадил, но и в кого-то из тех бесов. Ну так его кулачищем упокоили, а подлеца утащили. На кой?! На кой, я тебя спрашиваю?
Услышав это, Лиза не на шутку испугалась.
— Погоди, погоди, мой друг, — зашептала она, хотя в собственной спальне могла хоть вопить во все горло. — Я не поняла. Тот, кто удавил дансерку, — мало того, что жив, так еще и похищен?
— Да. Кому он нужен, Лизанька? Этого я в толк не возьму. Кто следил за ним, кто? Для чего спас? Полкашка, пока с раненым возились, как-то отполз, скрылся, не додумался подслушать…
— Погоди, Николаша… сейчас затаиться придется… послушай меня, ради бога!..
— Слушаю.
— Тот, который дансерку удавил, с тобой хоть раз встречался?
